Наш корреспондент
Шрифт:
— Выросла-то как, удивительно! — воскликнул притворна хозяин.
— Как старики? — спросил он спустя немного.
— Ничего, — ответила Наташа, садясь в кресло. — Дедушка все на ревматизм жалуется.
— Он давно им страдает, — сочувственно подтвердил хозяин. Он сидел напротив Наташи. Маленькие серые глаза его внимательно изучали девушку.
— Трудно, значит, стало жить в станице? — продолжал он. — Ну, что-нибудь придумаем. В такое тяжелое время родственники, хоть и дальние, должны поддерживать друг друга…
Наташу поместили в одной комнате с Леной —
Утром «дядя» — Леонид Николаевич — уходил на работу, и женщины оставались одни. Дома дел было не так много — убрать да приготовить обед. Этим занималась жена «дяди» Людмила Андреевна. На базар не ходили: все необходимые продукты, самого отменного качества, приносил Леонид Николаевич, работавший кладовщиком.
Лена чаще всего сидела с книжкой или бралась за вышивание. Но работа валилась у нее из рук, и она в тяжелом раздумье устремляла взгляд в пространство. За две недели Наташа ни разу не увидела, чтобы женщины улыбнулись. За это время к ним не зашел никто из соседей, и они ни у кого не были. А вскоре Наташа случайно подслушала разговор двух соседок. Она вынесла потрусить коврик и отошла к забору, чтобы не пылить у крыльца.
— А что, к немецким прихвостням какая-то девка приехала? — услышала она.
— Гулящая, должно быть, — отозвался другой голос. — К ним разве хороший человек приедет?
— О господи, и как их земля носит!
Наташа постаралась остаться незамеченной.
Время шло, а работы, которую подыскивал «дядя» для Наташи, все не было. Наташа уже прочитала все книги, которые нашлись у Лены, вышила под ее руководством какого-то немыслимого барбоса в окружении фантастических цветов.
Первое время Лена относилась к Наташе с некоторой отчужденностью, но очень быстро этот холодок исчез, и дочь хозяина привязалась к своей «родственнице».
Однажды ночью, когда Леонид Николаевич и Людмила Андреевна давно уже уснули, а девушки еще разговаривали, лежа в темноте — одна на своей кровати, другая — на диване, Лена после долгой паузы вдруг спросила:
— Можно прийти к тебе, Наташа?
— Конечно, — ответила та, догадавшись, что Лене захотелось пооткровенничать.
Лена влезла под одеяло и жарко спросила у Наташи:
— Ты любила кого-нибудь?
Наташа почувствовала, что краснеет. Как-то сразу ей представилось радостное и растерянное лицо Миши, когда она поцеловала его на горе, в кизиловых зарослях.
— Нет еще, не любила, — ответила она.
— Тогда ты меня не поймешь, — разочарованно сказала Лена.
— Да почему же?
— Ах, это надо пережить самой, — прошептала Лена. — Завтра я покажу тебе его фотографию. Наташенька, милая, как я его люблю — передать не могу.
— Где же он сейчас? — спросила Наташа.
— В Красной Армии. Но я хотела не об этом… Скажи, ты могла бы возненавидеть родного отца?
— Ты задаешь странные вопросы, Лена, — уклончиво ответила Наташа.
Лена затряслась от приглушенных рыданий, прижалась мокрой щекой к плечу Наташи.
— Я ненавижу его! Все ненавидят их, Митя с ними воюет, а отец… он у них работает, продается
— Конечно! — ответила Наташа.
— Что мне тогда скажет Митя? Да он и смотреть на меня не захочет! У нас было много знакомых, где они? Никто не хочет с нами знаться. Ну, скажи, что мне делать, что?
Она говорила бессвязно, часто всхлипывала и вытирала слезы то пододеяльником, то краем Наташиной рубашки. Утешать Наташа не умела, сказать то, что знала, — не имела права. Наташа молча гладила девушку по голове.
— Успокойся, Леночка… Скажи, ты и меня будешь ненавидеть, если я пойду работать?
— А зачем тебе работать? — удивленно спросила Лена, перестав всхлипывать.
— Как — зачем? Не могу же я все время быть на вашем иждивении.
— Вот глупости! Конечно, можешь.
— Нет, Леночка, мне надо работать. Но ты не ответила…
— Не знаю, что тебе ответить. Смутно у меня на сердце, нехорошо.
— Потерпи… и… не суди поспешно.
Наташа пожалела, что у нее вырвались эти слова. Сейчас Лена начнет допытываться, что она хотела этим сказать, и надо будет выкручиваться. Но Лена, видимо, не придала значения сказанному. Они долго еще лежали молча, думая каждая о своем, затем незаметно уснули.
…На другой день Леонид Николаевич сообщил Наташе:
— Есть работа. Будешь официанткой в офицерской столовой. — Он критически осмотрел ее с ног до головы. — Надо только позаботиться о своей внешности. Желателен более кокетливый вид.
Она побывала в парикмахерской. Жалко было портить волосы: темные, почти черные, с чуть заметным рыжеватым отливом, они ложились крупными волнами, а после завивки поднялись курчавой шапкой. Не спрашивая разрешения, мастер обработал также и брови. В завершение она подкрасила губы, чего раньше никогда не делала… В зеркале она увидела знакомое — и вместе с тем странно чужое, кукольное лицо. Только глаза остались прежними. Наташа почувствовала себя неловко. Так, должно быть, чувствует себя неопытный актер в новом, непривычном гриме. Ну, что ж, она — тоже артистка и должна хорошо сыграть свою роль. Для пробы она попыталась кокетливо улыбнуться парикмахеру. Улыбка получилась не совсем удачная; все же мастер — тощий флегматик с висячим мясистым носом и маленькими усиками — засуетился, смахнул с ее блузки невидимую пылинку и выразил надежду, что она будет его постоянной клиенткой.
Лена подарила ей кое-что из одежды: платья пришлись почти впору, потребовалось лишь чуть-чуть ушить в талии.
В сопровождении Леонида Николаевича Наташа предстала перед шефом столовой и произвела на него благоприятное впечатление. Шеф между прочим, поинтересовался, знает ли девушка немецкий язык. Наташа сделала испуганно-огорченное лицо, а Леонид Николаевич смущенно сказал:
— Увы, господин шеф, деревенская девушка… Она и русский-то знает слабовато.
Но оказалось, что официантке как раз и не следует владеть немецким. Зачем ей понимать, о чем разговаривают между собой офицеры?