Наш темный дуэт
Шрифт:
Это не было физическим ощущением, как голод или дурнота, но воспринималось точно так же и гнало его на крышу Компаунда.
Отсюда открывался вид на весь город.
Сюда оказалось сложно попасть, поскольку ни через лифт, ни с главной лестницы выходов не имелось, но в прошлом году Август обнаружил люк в электрощитовой. И теперь он оказался на свежем воздухе. Солнце уже коснулось горизонта и испустило медленный, дрожащий выдох.
Здесь, наверху, он мог дышать.
Здесь, наверху, он остался один.
Здесь он наконец-то
Именно так оно ощущалось – медленным разворачиванием: вначале поза, затем лицо, потом каждый сантиметр тела, окаменевшего от необходимости держать себя в руках под тяжестью внимательных взглядов.
«Соберись», – проворчал Лео у него в голове.
Август задавил голос брата и двинулся вперед, пока носки его ботинок не поравнялись с краем крыши. В полете с двадцати двух этажей не было бы ничего, кроме бетона внизу. Боль была бы мимолетной.
Его всегда завораживал закон тяготения Ньютона, особенно та часть, где говорилось об одинаковой скорости падения предметов вне зависимости от их состава. Стальной подшипник. Книга. Человек. Монстр.
Разница заключалась лишь в том, что с ними происходило, когда они достигали поверхности. Сила удара раздробила бы бетон под его телом. Но, когда пыль рассеялась бы, он бы еще дышал.
Он бы встал. Целый и невредимый.
«Падает все», – задумчиво пробормотал Лео.
Август отступил на шаг, и еще на один, опустился на нагретую солнцем крышу и обхватил себя руками за колени. На коже сияли метки.
Он долго пытался их скрывать – а теперь открыто демонстрировал. По одной за каждый день, в который Август удерживался от падения во тьму.
По одной за каждый день с тех пор, как он…
«Убил меня».
Август плотнее зажмурил веки.
«Сейчас ты настоящий монстр».
– Хватит, – прошептал он, но голос Лео продолжал звучать в голове, и хуже всего было то, что Август не знал, не понимал, было ли это воспоминанием, отголоском или реальным Лео, какой-то частью его брата, проникшей в его нутро.
Он убил Лео, извлек его жизнь или душу – в общем, то, что у сунаи внутри, – и теперь оно плескалось в нем. Август представлял их жизни похожими на масло и воду – двумя несмешиваемыми жидкостями.
Он частенько задумывался, не оставались ли в нем те людские души, которые он извлек, не проникли ли в его кровь некие частицы того, какими они были, чем они являлись, смешавшись с его собственной личностью. Но люди никогда не подавали голос. В отличие от Лео.
«Скажи мне, Август, ты все еще голоден?»
Он вогнал ногти в шероховатое покрытие крыши. Месяцы минули с тех пор, когда он был голоден? – но сунаи ненавидел ощущение быстро проходящей сытой заполненности, ненавидел сам факт того, что чем чаще он ел, тем сильнее ощущалась опустошенность.
И ненавидел то, что где-то в глубине души он хотел сорваться, вновь ощутить лихорадочное покалывание, наваливающийся холод. Вот бы вспомнить, каково это – ощущать себя живым и умирать от голода! Каждый день, входя в Симфонический зал, Август надеялся, что души будут мерцать белым. Но такого почти не бывало.
Небо начало темнеть, напоминая наливающийся синевой гематому, и Август положил голову на колени и дышал в серебрящуюся между грудью и ногами щель, пока сгущались сумерки. Солнце практически село.
Вруг Август ощутил слабое дуновение воздуха. Чья-то рука коснулась головы.
– Ильза, – тихо произнес Август.
Когда сестра присела рядом, он с трудом поднял голову. Босая, со свободно развевающимися по ветру светлыми рыжеватыми локонами, она казалась открытой и беззащитной. В такие моменты было легко забыть и то, что она – первая из сунаи.
Именно она сотворила Пустырь, полностью уничтожив часть города и всех, кто там находился.
«У нашей сестры две стороны. Они не встречаются».
Но Август никогда не видел сумеречную сторону Ильзы. Он знал только шаловливую и ласковую и иногда потерянную Ильзу.
Единственное, что пропало, – ее голос.
Август скучал по нему, по переливчатым интонациям, которые придавали всему легкость. Ильза уже не разговаривала. Не могла. Расстегнутый воротник открывал ужасный шрам, обвивающий ее горло подобно ленте. Это была работа Слоана. Он перерезал голосовые связки, вырвал ее голос и украл у Ильзы способность петь.
Однако голос сестры поселился в голове у Августа, как и голос Лео, и, когда их взгляды встретились, он прочитал в ее глазах вопрос. Постоянную заботу. Мягкое побуждение.
«Поговори со мной».
Когда она взяла его под руку, примостив голову на его плече, он понял, что она его выслушает и поймет.
Он может сказать ей о девочке и ее матери, о голосе Лео, царапающемся где-то внутри сознания, о своих желаниях и страхах, о том, что он боялся своего предназначения, боялся не исполнить и исполнить, боялся того, чем ему нужно было стать, и того, кем уже стал… и о правде, которая скрывалась под ворохом всего, – и пусть она уже звучала совсем глухо, но однако же никуда не делась – о своем тщетном, бесполезном и неисполнимом стремлении стать человеком. О жажде, которую он пытался подавить, а она затаилась, и стоило ему немного расслабиться, как она нахлынула снова, отвоевывая себе пространство.
Сестре можно все рассказать, исповедоваться, подобно тому как осужденные души открывались ему, но был ли в этом смысл? Слова в его голове выстроились чередой костяшек домино, и первый же произнесенный вслух слог обрушит все, вызывая цепную реакцию. Зачем? Ради эгоистичной потребности чувствовать?
Ильза крепче сжала его руку.
«Поговори со мной, братец!»
Но приказы сунаи бессильны без звука голоса. Августу казалось нечестным, что ему не приходится отвечать лишь потому, что она не в состоянии задать вопрос.