Наша компания
Шрифт:
Старики по зимней привычке уселись в глубине зала около белых изразцов голландки, обстоятельно высморкались в разноцветные платки, надели очки и приготовились.
Девушки обступили передвижку. Из-за их плеч я все же разглядел молодого механика. Это и был Алеша. Он проверял силу звука, прислонив к звуковой рамке аппарата листок бумаги. Репродуктор под экраном урчал и булькал.
Не отрываясь от своего занятия, Алеша рассказывал девчатам что-то затейливое на разные голоса. Девчата слушали, жмурясь от интереса и удерживая
Я остановился неподалеку от Алеши, тоже невольно прислушиваясь. Он заметил меня, окликнул:
— Дружище! Помоги ленту перемотать!
Я подошел.
Так мы познакомились.
Было интересно следить, как пальцы Алеши прикасались к деталям киноаппарата, с какой быстротой он вкладывал пленку, щелкал откидными роликами барабанов и, на одно мгновение заглянув в объектив, безошибочно устанавливал рамку по кадру.
Алеша кочевал с передвижкой по всему району, из деревни в деревню, и его знали всюду.
В нашем селе он задерживался дольше обычного. Новые фильмы привозил прежде всего к нам. Причиной этому была Аннушка — темно-русая, с синими глазами, застенчивая и трепетная, как луговой мотылек.
Когда поздними вечерами их встречали вдвоем где-нибудь на сторонних тропках или у дальних речных затонов, полных лунного шелеста воды, Аннушка стеснялась, укрывала глаза. Ей казалось, что она и сердце от людей укрывает, а в нем свою любовь — юную и доверчивую.
Алеша тоже смущался, потому что густая синь Аннушкиных глаз давно уже околдовала его волю и независимость.
У Алеши всегда было много заказов на городские товары. Как только он приезжал, к нему, спотыкаясь и отшибая друг другу пятки, устремлялись ребята, придерживая юбки, спешили девушки.
— Чернильницы привез? Непроливайки?
— Ниппель для велосипеда?
— Примус?
— Фотобумагу?
— Пакетик с гвоздикой не позабыл?
— А полтора метра клеенки?
И Алеша, точно коробейник, раздавал чернильницы, фотобумагу, плитки столярного клея, пуговицы, запонки, наперстки.
Аннушкин дед Евстигней молча подходил к Алеше, и Алеша молча вручал ему красный огнетушитель, который по указанию деда возил в город на профилактику. Дед Евстигней клал огнетушитель на плечо, будто полено, и торжественно шествовал с ним по деревне к своей избе. Этот старый огнетушитель подарил ему какой-то родственник-пожарник, и с тех пор дед Евстигней лишился от гордости всякого покоя.
В пору жатвы Алеша подвозил кинопередвижку к стану и запускал фонограмму с песнями. Около аппарата оставлял ребят, а сам шел или к косарям, или на ток подавать снопы в молотилку, или к автомашинам носить мешки с зерном.
— На что тебе трудодни? — интересовались девушки. — У тебя ж оклад!
— Я тоже гордый, — отвечал Алеша. — Дед Евстигней огнетушитель имеет, а я колокол для пожарки отлить желаю, и чтобы из бронзы!
* * *
О
С поздних осенних деревьев уже сыпались только отмершие кусочки коры и шерстинки мха. Мокли крыши изб и над ними — пустые скворечни. Черные прогорклые лужи залили канавы и овраги. Дождь распустил дороги и тропки.
Алеша жил в нашем селе вторую неделю. Передвижка стояла в читальне под столом, завернутая в матерчатые плакаты.
Как-то мы с Алешей сидели в кладовой клуба, где он поселился.
Дождь мелкими злыми брызгами скреб стекла, висел над землей желтым туманом.
В нагретой духовке парилась репа, закипала кастрюлька с чаем. Иногда в трубу врывался ветер и беспокоил в топке угли. Тогда по стенам и потолку перебегали суетливые отблески пламени. Пахло теплой печной известью и сухими дровами.
Неожиданно в кладовую вбежала Аннушка, задохнулась, взялась за грудь.
— Ты что? — вскочил испуганный Алеша. — Что с тобой?
— Немцы в городе, — прошептала Аннушка, опустилась на колени, закрыла лицо руками и заплакала.
* * *
Деревни под снегом. Над окнами частоколом нависли сосульки — не сбивает их детвора. На завалинках и крылечках не притоптан снег. У колодцев наплыли ледяные бугры — никто их не скалывает. Не видно полозниц дороги. Люди почти безвыходно сидят в избах: деревни полонили немцы. Но Алеша по-прежнему разъезжал с кинопередвижкой, показывал советские кинофильмы. Вместе с ним ездила и Аннушка.
В той деревне, куда они держали путь, знали об их приезде, готовились к встрече. Связь между деревнями велась через ходоков. Неизвестно, кто их назначал. Народ сам заботился об охране своих любимцев.
С приездом кинопередвижки окна помещения плотно завешивались матрацами и одеялами, чтобы ни свет, ни звук не проникали наружу. За околицу высылались дозорные.
Алеша, в жестком с мороза кожушке, в заячьей ушанке, выходил перед сеансом к экрану. Он рассказывал колхозникам о фронте, о немецких порядках, о насилиях. Алеша приспособил усилитель киноаппарата и хотя примитивно, но оборудовал приемную радиостанцию, по которой Аннушка записывала передачи из Москвы.
— Посмотрите картину о Ленине, — говорил Алеша. — И пусть каждый поразмыслит наедине со своей совестью, что ему нужно теперь делать, как жить!
Немцы начали охотиться за Алешей. Хотели уничтожить передвижку. Они задабривали старост, подкупали полицаев, били колхозников.
Но после очередных немецких облав где-нибудь на дощатом заборе или на железных воротах появлялась задорная Алешина надпись, наведенная мелом или смолянистым варом: «Король сказал: «Дудки!» Алеша запомнил эту фразу из кинофильма «Новый Гулливер».