Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка

Бирмингем Стивен

До того как Маркус женился на ней, Берта Гольдман занималась — что было необычно для 1840-х годов — карьерой. Она неплохо зарабатывала, занимаясь вышивкой и тонким рукоделием для светских женщин Филадельфии. Шляпки Берты Голдман носила не кто иная, как миссис Вистар Моррис. Вскоре с помощью Берты Маркус Голдман смог превратиться из торговца сухими товарами и товарами для дома в респектабельного владельца магазина. Он открыл собственный магазин одежды на Маркет-стрит и снял комфортабельный дом на Грин-стрит. Но Берта ненавидела Филадельфию. Она убеждала мужа сделать еще один шаг вперед — в Нью-Йорк, где у нее были друзья.

В 1849 году, если бы кто-нибудь, просматривая прибывающих на пароход пассажиров, попытался определить, кто из них имеет меньше всего шансов на успех, то им легко мог бы стать Соломон Лоеб. Это был худой, худой, непоседа с напряженным, испуганным взглядом голубых глаз. Его волосы преждевременно отступили ото лба,

оставив по обеим сторонам головы пушистую копну вьющихся черных волос, что создавало эффект мохнатых рогов. Он был болезненным ребенком в еще более болезненной семье, из пятнадцати детей Лоебов до зрелого возраста дожили только шестеро, и у него развилась навязчивая идея о своем здоровье и патологическая боязнь микробов, которую мало успокаивали условия плавания. Его мучила сильная морская болезнь, во время которой, как он позже клялся, он не проглотил ни одного кусочка пищи. На полпути через Атлантику, когда к спине была пристегнута единственная пара ботинок, он решил, что умрет, и попросил одного из пассажиров выбросить его за борт. Пассажир отказался и поинтересовался: «Почему бы тебе самому не выброситься? Зачем заставлять меня это делать?» Плача, Соломон сказал, что он слишком слаб, чтобы поднять себя на поручни. «Просто положите меня на перила, и я смогу перевернуться», — сказал он.

Лоеб был родом из рейнского города Вормс, где его отец был бедным виноторговцем, как и несколько поколений Лоебов до него. Тем не менее, мать Соломона, Розина, претендовала на определенное положение в обществе. Она была современницей кайзера Вильгельма I и любила говорить «Ich und der Kaiser», подразумевая, что они с кайзером действительно были друзьями. Она вспоминала Наполеона и время, когда была освобождена Рейнская область и евреям впервые разрешили иметь собственные фамилии. У Розины часто создавалось впечатление, что она сама имела к этому отношение. Как и мать Джозефа Селигмана, Розину Лоеб обвиняли в том, что она внушает сыну «грандиозные идеи», и она выбрала Соломона в качестве первого мальчика для эмиграции. Местом назначения Соломона она выбрала Цинциннати. Сын ее двоюродных братьев по фамилии Кун уехал туда несколькими годами ранее и, по слухам, преуспевал.

В 1830-40-х гг. в Филадельфии и ее окрестностях поселилось множество немцев — евреев и неевреев. (Ранее их привлекала либеральная политика Уильяма Пенна. Позже немцы ехали в Пенсильванию, чтобы быть с другими немцами). Теперь немцы двинулись дальше на запад, в оживленный порт на реке Огайо, который в то время был третьим по величине городом в США. В 1849 г. основными отраслями промышленности Цинциннати были судостроение, судоходство и мясопереработка. В день в порт заходило до трехсот речных судов, здесь же упаковывалось более четверти всей свинины в стране. В городе было так много немецкоговорящего населения, что он был практически двуязычным, а немецкий язык преподавался во всех государственных и церковно-приходских школах. Часть города, расположенная к северу от канала, где проживало большинство немцев, была известна как «За Рейном». Евреев, разумеется, не привлекала свиноводческая промышленность, и они устремились в текстильную отрасль, которая также переживала бум, и в производство плащей и костюмов. Авраам Кун, начинавший как торговец, открыл магазин сухих товаров, а теперь управлял небольшой фабрикой, где шил мужские и мальчиковые брюки. Он заработал достаточно денег, чтобы отправить домой в Германию своих братьев и сестер. Ему нужен был еще один помощник, и он взял Соломона.

По темпераменту эти два человека уравновешивали друг друга. Эйб Кун был флегматиком. Соломон был возбудим. Эйб был влюблен в ткани, их цвета и фактуры. Соломон был дальтоником и не отличал бакрам от бомбазина. Но он понимал деньги и умел продавать. Эйб Кун задумал открыть еще одну торговую точку для своих товаров в Нью-Йорке, и первым делом Соломон занялся ее организацией. Вскоре он уже был в Нью-Йорке и открыл магазин мягких товаров на Нассау-стрит, 31, за углом от «Селигманов». В течение нескольких лет, пока Кун управлял магазином и фабрикой в Цинциннати, Лоеб ездил между двумя городами, перевозя брюки с фабрики в магазин по каналу Эри. Вскоре он смог отправить в Германию своих братьев и сестер, а также мать и отца и поселить их в Цинциннати. Все Куны и Лоебы, а также еще несколько двоюродных братьев по фамилиям Неттер и Вольф работали в бизнесе Цинциннати, и вскоре они начали жениться друг на друге. Соломон женился на сестре Эйба Фанни, а Эйб — на сестре Соломона. После этого сводные братья переименовали свое предприятие в Kuhn, Loeb & Company, и все они, девять Лоебов и четыре Куна, переехали в один большой дом «За Рейном». В этом доме Фанни родила Соломону первого ребенка — дочь, которую супруги назвали Терезой. Этот большой, счастливый и процветающий клан мог бы никогда не покинуть Цинциннати, если бы Фанни снова не забеременела и вместе со вторым ребенком не умерла при родах.

Чтобы

решить, что делать в этой несчастливой ситуации, было созвано семейное собрание. Маленькой Терезе, говорили двоюродные братья, нужна была мать. Незамужних девушек в семье Соломона не осталось. Очевидно, что Соломону, подверженному морской болезни или нет, следовало вернуться в Германию и найти себе новую невесту. У двоюродных братьев уже была кандидатура — мангеймская девушка по имени Бетти Галленберг. То, что ни одна девушка из числа немецких евреев, проживавших в Цинциннати, не рассматривалась, может показаться странным. Дело в том, что такие кланы, как Лоебы и Куны, для которых семья была бизнесом, а бизнес — семьей, практически никого не знали в Америке за пределами семейной группы. По соседству могла жить вполне вероятная немецкая еврейка, но они не могли с ней познакомиться.

Поэтому, стиснув зубы, Соломон отправился в свой Браутшау. В Мангейме он обратился к Бетти Галленберг. Она была простая, как пудинг, пухленькая, материнская, здоровая, хорошо готовила и вела хозяйство, и, поскольку Соломон больше рассматривал ее как няньку для ребенка, чем как жену, он сделал ей свое предложение. Она приняла его, они без лишних слов поженились, и он отвез ее обратно в Цинциннати.

Теперь стало очевидно, что ни Соломон Лоеб, ни Эйб Кун не обладали амбициями масштаба Селигмана. Оба они преуспевали и были довольны своими небольшими состояниями. Кун всегда тосковал по Германии и планировал забрать на родину жену и семью. Лоеб согласился, что тоже готов уйти на пенсию, но ему очень нравился Цинциннати, и он собирался там остаться. Он объяснил это своей молодой жене, которая в тот момент взяла будущее Kuhn, Loeb & Company в свои руки.

Несколькими годами ранее Чарльз Диккенс посетил Цинциннати; это был один из немногих американских городов, который ему понравился. Но не Бетти Галленберг-Лоеб. Она возненавидела «Свинополис», как его прозвали, с первого взгляда. Она считала его грубым, скучным, нецивилизованным форпостом. К тому же она оказалась не готова к многочисленным родственникам Лоебов, которые ждали ее в гости, и была раздражена их склонностью опекать ее и обращаться с ней как с горничной. «Они обращаются со мной так, как будто купили меня», — гневно писала она домой в Германию. Цинциннати она называла «городом свиней, чудовищным свинарником», и, вероятно, к этой категории она относила некоторых родственников своего мужа. Своих братьев и невестку она считала шумными и хамоватыми, и, хотя ее собственное происхождение было не более благородным, чем их, она считала их простоватыми. Одна невестка, как она с отвращением отметила, подарила ей на свадьбу дюжину банок домашней консервации. Что касается мужчин, то, по ее мнению, «все говорят только о бизнесе и о том, как быстро разбогатеть». В связи с этим она решила выяснить, насколько богат ее новый муж. Она просмотрела его счета и выяснила, что его состояние составляет около полумиллиона долларов. Этого, сказала она ему, вполне достаточно, чтобы перевезти ее «из свинарника» в Нью-Йорк.

8. ВОПРОСЫ СТИЛЯ

Нью-Йорк в 1840-х гг. превращался из живописного морского порта, «города мачт и шпилей», в шумную и конкурентную торговую столицу — пожалуй, быстрее, чем когда-либо менялся любой город мира. Общество тоже становилось все более конкурентным, поскольку все больше богатых новичков стремились попасть в него, и внезапно книжные магазины и газетные киоски запестрели книгами и статьями о том, как быть принятым, что является «хорошей формой», а что — нет. Тем не менее, несмотря на то, что в обществе и вне его постоянно говорили о том, что такое «правильное поведение в обществе», об «этикете» и «comme il faut», судя по некоторым социальным «до» и «дон-три», опубликованным в тот период, ситуация, похоже, оставалась в несколько примитивном состоянии.

Так, один из авторов этикета с упреком говорит: «Какая вещь — плевательница в качестве дополнения к красиво обставленной гостиной!», другой советует гостям на званом обеде не «трясти ногами стул соседа» и предлагает «дамам никогда не ужинать в перчатках, если только их руки не стоят на виду». Если во время обеда дама издаст «неприличный звук, связанный с пищеварением», или «поднесет ко рту неуправляемую порцию», следует «прекратить с ней всякий разговор и устремить неподвижный взгляд в противоположную часть комнаты». За столом, — пишет один из авторов, — «все упоминания о диспепсии, несварении желудка или других расстройствах желудка являются вульгарными и отвратительными. Слово «желудок» никогда не должно произноситься за столом», и тот же автор предупреждает, что «мода носить черные шелковые рукавицы за завтраком уже устарела». Путешествуя в одиночку, дамы должны «избегать говорить что-либо с женщинами в показушных нарядах, с раскрашенными лицами и в белых лайковых перчатках... Вы не получите никакого удовольствия от знакомства с женщинами, которые явно грубы и вульгарны, даже если вы знаете, что они богаты».