Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка
Шрифт:
В неписаной иерархии мирового еврейства сефарды считались и считаются самыми благородными из всех евреев, поскольку как культура они имеют самую длинную непрерывную историю единства и страданий. Прибытие двадцати трех сефардов в Новый Амстердам не было благоприятным. Обнаружив, что у них нет ни гроша, губернатор Питер Стайвесант бросил всех в тюрьму. Они могли бы там и остаться, но, к счастью для них, многие акционеры Голландской Вест-Индской компании были евреями, и поэтому Стайвесанта удалось убедить отпустить двадцать три человека на свободу с условием, что «бедняки среди них» не будут обузой и «будут поддерживаться своим народом». Уже через год большинство из них стали купцами, торговали табаком, рыбой и мехами, хотя свободными они стали только в следующем веке. Как группа, сефарды были гордыми, трудолюбивыми, но замкнутыми и несколько огрубевшими людьми, и однажды их назвали «упрямыми и неподвижными евреями».
Среди крупных сефардских семей Нью-Йорка, многие из которых происходят от выходцев
При всех колебаниях [sic] в торговле кредитоспособность дома [Хендрикса] никогда не подвергалась сомнению ни в этой стране, ни в Европе, и сегодня на Уолл-стрит их обязательства продаются так же охотно, как государственные ценные бумаги с такими же процентными ставками. Ни один человек при жизни не занимал более высокого положения в этой общине, и ни один человек не оставил о себе более почтенной памяти, чем Хармон Хендрикс. Когда он умер, синагога, которую он посещал, потеряла одного из своих лучших друзей, и подрастающее поколение этой многочисленной семьи не могло иметь лучшего примера.
В других местах к евреям относились с таким же восхищением и уважением, а поскольку они были еще сравнительно малочисленны, [2] то и с любопытством. В 1817 г., когда часовщик по имени Джозеф Джонас стал первым евреем, поселившимся в Цинциннати, в одном из отчетов говорится: «Сначала он вызывал любопытство:
Сначала он вызывал любопытство, так как многие в этой части страны никогда не видели евреев. Множество людей приходило из окрестных деревень, чтобы увидеть его, и он рассказывал в старости, как одна старая квакерша сказала ему: «Ты еврей? Ты один из избранного Богом народа. Позволишь ли ты мне осмотреть тебя?» Она покрутила его вокруг да около и наконец воскликнула: «Ну что ж, ты ничем не отличаешься от других людей».
2
К концу XVIII века в Америке насчитывалось, вероятно, менее тысячи евреев.
В Нью-Йорке сефардские семьи и их храм «Шеарит Исраэль» имели особый статус. Многие из них сражались на стороне колонистов во время Американской революции, а как торговцы и банкиры они помогали финансировать войну, снабжать и экипировать армии. Хайм Соломон, выходец из Польши, тесно сотрудничал с Уильямом Моррисом и Континентальным конгрессом в качестве посредника и помог собрать особенно крупную сумму на нужды революции. За свои услуги он получил официальный титул «маклера при финансовом ведомстве». Еще раньше еврейские банкиры ссужали деньгами лорда Белламонта, особенно нерадивого губернатора колонии Нью-Йорк в XVIII веке, помогая поставить колонию на ноги, а первая лютеранская церковь в Нью-Йорке была построена на деньги еврейских банкиров, в том числе Исаака Мозеса, который помог основать в 1781 году Банк Северной Америки.
Но к началу XIX века состав еврейской общины Нью-Йорка начал меняться. Начался приток немецких евреев. Поначалу немцы принимались в устоявшуюся сефардскую общину, смешивались с сефардами и перенимали сефардский ритуал, который уже успел стать вполне американизированным. Но по мере роста немецкой миграции сефардам становилось все труднее принимать немцев. По словам Чарльза Бернхаймера, «небольшие сефардские общины, защищая свою индивидуальность, не могли, да и в силу своей идальгоской гордости не хотели, продолжать поглощать новый элемент. С другой стороны, видные, полезные люди из немецкой части чувствовали необходимость посвятить себя нуждам своих соотечественников». Это была часть проблемы. Кроме того, существовал вопрос «коренной американец» и «иностранец» и, в первую очередь, классовый вопрос. Сефарды стали успешными бизнесменами и — в их понимании — утонченными и культурными горожанами. Немцы же, особенно после падения Наполеона в 1815 г. и начала европейской реакции, в большинстве своем были бедными, грязными и недоедающими. Большинство из них, как и Джозеф Селигман, прибывали в купе. Если им вообще удавалось овладеть языком, они говорили по-английски с тяжелым и гортанным акцентом. Большинство из них не получили достаточного образования. Они выглядели некультурными и — в силу своей бедности — агрессивными. Они вызывали чувство неловкости. Сефарды были купцами и банкирами, немцы уходили в пешие торговцы. И вот к 1837 г. двери сефардов и храма Шеарит Исраэль стали закрываться для немцев. Август Бельмонт, урожденный Шенберг, со свойственной ему
Первое, что заметило нью-йоркское общество в Августе Бельмонте, — это то, что у него было много денег. Это были, конечно, деньги Ротшильдов, но использовал он их с размахом. Как финансист, имевший под рукой средства крупнейшего в мире частного банка, он сразу стал важен не только для американских компаний, но и для правительства Соединенных Штатов, у которого постоянно не хватало наличности, а кредиты нуждались в постоянных вливаниях со стороны банкиров. Август Бельмонт стал фигурой, как в качестве хозяина, так и в качестве гостя, на нью-йоркских вечеринках. Он говорил на итальянском, испанском, французском и всех трех языках с чудовищным акцентом, но никто в Нью-Йорке не замечал разницы. Было интересно слушать, как он произносит фразы на иностранных языках, и восхищаться его рукопожатной «континентальной манерой». (В нью-йоркском обществе все европейское считалось синонимом элегантности). Август Бельмонт ни в коем случае не мог считаться красавцем. Он был невысокого роста, довольно крепкого телосложения, с усами цвета железа на боку. Черты лица у него были круглые и германские, но глаза привлекали внимание — маленькие, но удивительно черные и яркие. Но это были ускользающие глаза, которые никогда не смотрели прямо на человека и, казалось, всегда были устремлены на какой-то предмет вдалеке [3] .
3
Один из аниматоров студии Disney в Калифорнии рассказал автору, что персонаж злого кучера в мультфильме «Пиноккио» был создан им по портрету Августа Бельмонта.
При всем этом в нем было что-то такое, что вызывало у женщин нечистые мысли — трудноопределимая, но смутно возбуждающая пошлость. Встречаясь с женщиной, эти черные глаза упирались в изгиб под ее горлом и, казалось, оскверняли ее, кринолин за кринолином, от этой точки вниз. В то же время его циничная манера поведения, жесткий, горький язык и явное нежелание раскрывать свое прошлое делали его фигурой загадочной и притягательной. Ходили слухи, что он обладал неутолимым сексуальным аппетитом, был жестоким и требовательным любовником. Стали ходить слухи, что Ротшильды «не просто так» хотят выдворить Бельмонта из Европы. В какую страшную тайну Ротшильдов он был посвящен? Что-то должно было быть. Почему, если он был их «представителем», его новый банковский дом не назывался «Н.М. Ротшильд и сыновья», а не «Август Бельмонт и компания»? Начались беспочвенные слухи — и они ходят до сих пор — о том, что Бельмонт на самом деле незаконнорожденный сын Ротшильда.
Мужчинам он не очень нравился, как и дамам. Тем не менее, они понимали, что его стоит слушать, и он ездил везде и со всеми знакомился. Он заявил о себе как об эпикурейце и, пожалуй, первым в Нью-Йорке ввел в моду подачу хорошей еды. Его собственные приглашения на ужин в ресторан Delmonico's имели приоритет перед всеми остальными. На первых порах, правда, никто не знал, где он живет. (Некоторые говорили, что он спит в своем кабинете.) А мужчины, принимавшие его гостеприимство и евшие его блюда, стали потом говорить своим женам: «Ради Бога, не представляйте этого человека Бельмонта нашим дочерям!».
Но все было безрезультатно. Следующие пятьдесят лет нью-йоркское общество плясало под ту дудку, которую выбирал Август Бельмонт.
4. НА ДОРОГЕ
В Мауч-Чанке не было общества, которое могло бы отвлечь Джозефа Селигмана, даже если бы он мог позволить себе его удовольствия. Сегодня Мауч-Чанк — не такой уж большой город, а в 1837 г., когда приехал Джозеф, он был и того меньше [4] . Но Джозеф с радостью принял город и работу с Асой Пакером. Пакер, который был на десяток лет старше Джозефа, стал его наставником и защитником.
4
В 1954 г., надеясь улучшить свои перспективы, Мауч-Чанк переименовал себя в Джим Торп, в честь знаменитого спортсмена. Улучшение перспектив не оправдалось, и через десять лет Джим Торп решил переименоваться обратно в Мауч-Чанк. Он никогда не думал называть себя Джо Селигманом, а городам, которые назвали себя Селигманами в честь Джозефа и его родственников, не повезло больше, чем Мауч-Чанку, в привязке к известным личностям. В 1880 г. в городе Селигман, штат Миссури, проживало всего 350 человек, когда он перестал быть Роллерс-Риджем и стал Селигманом в честь Джозефа; сегодня его население составляет около 400 человек. Селигман, штат Аризона, к северо-западу от Феникса, названный в честь Джесси Селигмана, до сих пор является засушливым овцеводческим пунктом грузовой переправы Санта-Фе, в окрестностях которого проживает около 700 человек. Третий Селигман, в округе Уайт Файн, штат Невада, давно сдался и больше не существует.