Наша трагическая вселенная
Шрифт:
В промежутках между экспериментами мы закрывались у меня в комнате и там, за газировкой и печеньем, шептались о Розином полтергейсте. Он, похоже, никому не причинял вреда — просто каждую ночь разбрасывал вещи по комнатам. Ее родители вызывали экзорциста, но Роза заставила меня поклясться, что я не расскажу об этом своим родителям. Вроде как ее отец говорил, что мой отец таких вещей не одобрит. Но папа, конечно, в итоге обо всем узнал — возможно, от Калеба. Впрочем, ничего неодобрительного я от него по этому поводу не услышала. Он сказал только, что полтергейст — это вымысел Куперов, но если они считают, будто избавить их от него способен лишь экзорцист, то они, пожалуй, правильно сделали, что его вызвали. Мать спросила у отца, как может воображение сбрасывать книги с полок и заставлять их летать по комнате, но он ответил, что ничего такого в действительности не происходило. Тогда моя мать сказала: «Но мы же сами слышим это каждую ночь!», а он возразил: «Откуда нам знать, что именно мы слышим». Я продолжала ехать по полосам, и в мыслях у меня становилось все туманнее. На дороге не было ни машин, ни людей, ни животных. Я вспомнила, как однажды, во время каникул, мы ехали по похожей дороге и отец неожиданно остановил машину, выключил фары и попросил всех нас посмотреть в темноту.
— Спорим, вы никогда в жизни не видели такой темноты! — воскликнул он.
А потом мы все вышли из машины, смотрели на звезды, и отец, засунув руки в карманы и запрокинув голову, сказал:
— Вот что значит жить на планете!
Мы с отцом не разговаривали уже больше десяти лет, но я слышала, что он стал профессором в университете. Когда папа обнаружил у меня книжку об экстрасенсорике и узнал о моих экспериментах, то не так уж сильно разозлился. Вместо того чтобы отругать, он сидел и несколько часов подряд читал мне лекцию о том, почему верить в паранормальные явления — это глупо. Я уже давно собиралась лечь спать, а он все говорил и говорил. Я рассказала ему о том, что китайцы используют способность животных предчувствовать изменения в природе, чтобы узнавать, когда может случиться землетрясение, а у английской королевы есть придворный гомеопат. Он спросил меня, почему же во всей истории нашего мира паранормальное ни разу не получило точного подтверждения, и я тогда робко ответила ему словами из своей книжки: мол, паранормальное срабатывает лишь в том случае, если его никто не проверяет и не тестирует. И тут я почувствовала, что слишком распереживалась и устала, и расплакалась. Я думала, что отец попытается меня успокоить, но вместо этого он сказал холодным голосом:
— Ты такая же, как твоя мать.
И вышел из комнаты. Я поняла тогда, что потеряла его навсегда.
Вскоре после этого Калеб объявил, что принял индуизм — сразу после того, как прочитал некую книгу, в которой говорилось о том, что все мы — «танец Бога». Миссис Купер и моя мать этого совсем не одобрили и за чаем обсуждали разные мрачные вещи вроде притеснения женщин, кастовой системы и необходимости выходить замуж только за человека с лучшим образованием, чем у тебя, даже если сама ты — доктор наук, но мой отец всегда был готов поболтать об устройстве вселенной, если его собеседником был Калеб. Однажды я увидела, как Калеб с папой лежат во внутреннем дворике Куперов и заглядывают в дом через кошачью дверцу. Как мне потом объяснила Роза, они проводили эксперимент. Калеб сказал, что наше сегодняшнее представление о вселенной похоже на наблюдение за кошкой, которая проходит мимо небольшого отверстия. Сначала появляется голова, потом туловище и за ним — хвост, а целиком кошку нам увидеть не удается. Поэтому мы полагаем, что голова влечет за собой возникновение туловища, а затем хвоста, но на самом-то деле кошка — это всего лишь кошка, без причин и следствий, которая свидетельствует лишь о своей «кошачести» и больше ни о чем. Мой отец терпеливо объяснял Калебу, что с этой их позиции перед кошачьей дверцей ее голова и в самом деле влечет за собой возникновение туловища, и так далее, и что если наблюдать за тем, как кошка проходит мимо маленького отверстия, то туловище никогда не появится раньше головы, а хвост — раньше туловища, и вовсе не из-за таинственной «кошачести», а из-за того, что, перемещаясь по прямой линии, кошка чаще всего двигается именно головой вперед. Таким образом, движения кошки, ее физическое строение, устройство лап и всего остального действительно являются причиной того, что голова появляется в первую очередь и становится своего рода источником всех остальных «событий». После этого разговора они и улеглись на землю перед кошачьей дверцей, надеясь увидеть в реальной жизни иллюстрацию своего спора. Но все кошки в это время спали в корзине для белья на втором этаже, и Калеб с отцом вынуждены были рассматривать через дверцу пустую кухню до тех пор, пока по телевизору не начался футбол.
На полосах по-прежнему было тихо. Я вела машину по бугристой дороге мимо имения Шарфам и дальше вниз по направлению к бухте Бау-Крик. Когда мы переезжали через горбатый мостик у трактира «Руки лодочника», Кристофер вцепился в свою руку. Затем мы проехали мимо «Рук солодовника», гостиницы «Такенхэй-Милл» и опять оказались на ухабистой части дороги. Кристофер снова взвыл.
— Я тебя умоляю, можно все-таки поаккуратнее? — прошипел он.
— Мне негде взять каток, чтобы разровнять дорогу, — ответила я.
— Могла бы поехать по шоссе.
Я вздохнула. Действительно, могла бы. А еще могла бы поднять ему настроение, рассказав сооруженную мной полуправду о том, что мне на счет вдруг упало три тысячи фунтов. Теперь мы сможем раздать долги, он купит себе одежды и, может, даже пройдет краткий курс по сохранению культурного наследия или получит еще какое-нибудь образование, которое поможет ему найти работу по душе. Я знала, что если бы он каждый день занимался любимым делом, то чувствовал бы себя гораздо лучше. Может, тогда у нас все бы наконец наладилось. Но я почему-то не стала ничего ему говорить. Я все еще думала о том, что сказала Роза в интервью. Да, в конце концов они все-таки вызвали экзорциста, но он так и не смог ничем помочь. И объяснил почему. Похоже, практически во всех случаях причиной полтергейста вроде того, который завелся у них дома, становится растревоженная энергия ребенка, находящегося поблизости и еще не достигшего подросткового возраста. Настоящих привидений можно отправить обратно в мир иной, или где им там положено находиться, но полтергейст — другое дело. Полтергейст — это крик о помощи, проявление тревоги и детской неуверенности, он оставляет жителей дома в покое лишь тогда, когда беспокойный ребенок либо вырастает, либо становится счастливее. Бедную Розу тут же стали расспрашивать о том, что ее беспокоило и какие тяжелые события выпали на ее долю, но полтергейст все равно исчез только полгода спустя — когда мы с матерью и Тоби уехали из соседнего дома.
На следующее утро снова шел дождь. Кристофер лежал почти в отключке, наглотавшись сильных болеутоляющих, которые ему выдали в больнице, но умолял меня не оставлять его одного. Я планировала вечером встретиться с Либби, но, Похоже, этим планам не суждено было осуществиться. Из-за дождя предметы за окном растекались струйками и шли пузырями, и, пока Кристофер спал, я сидела на диване с ноутбуком и разбиралась со своим восстановленным личным почтовым ящиком. От Ви так ничего и не пришло. Зато про договор с телевидением была целая куча писем. Новый агент, оказывается, спрашивал меня и о романе — интересовался, смогу ли я его закончить в этом году. Я написала ему длинное письмо о своей идее с блокнотом, но оно показалось мне каким-то дурацким, и я его удалила. И написала другое длинное письмо — о том, что теперь моя карьера начнет развиваться в том направлении, в каком изначально и должна была развиваться. Я намекнула, что немного стыжусь своих романов о Ньютопии, и спросила, обязательно ли указывать мое имя в титрах телесериала, если его все-таки выпустят. Я объяснила, что хочу перестать заниматься беллетристикой и постараюсь добиться известности в новом качестве — как серьезный писатель. Я снова попыталась кратко изложить идею с блокнотом. Потом посмотрела на написанное и поняла, что пытаюсь сказать нечто такое, чего пока еще сказать не могу, — я будто придумывала собственную загробную жизнь. Я снова все стерла и написала несколько строчек о том, что попытаюсь закончить роман в этом году. Я просто закончу роман, и все станет понятно само собой.
Я открыла поисковик, чтобы найти что-нибудь о греческих островах, и в ту же секунду компьютер пискнул, сообщив о том, что мне пришло новое письмо. Неужели агент ответил так быстро? Я вернулась из поисковика обратно в почтовый ящик и обнаружила в нем письмо от Роуэна. В строке «тема письма» значилось: «Обед?» Послание было коротким, но, пока я его читала, мне казалось, что внутри меня вращалось огненное колесо. Он просил прощения за свое «непонятное» поведение на пароме и спрашивал, не смогу ли я все-таки пообедать с ним в любой день на следующей неделе. Я не знала, что ему ответить. «Да»? Или «нет»? Ввернуть ли что-то вроде Аристотелевой перипетии и сказать, что сейчас для этого не самый подходящий момент, или просто принять приглашение и в качестве повода для встречи взять с собой корабль в бутылке?
В почтовом ящике «Орб букс» было несколько писем от членов редакции и наших постоянных авторов-призраков на тему инвалидности Зеба. Все подурачились от души, и Клавдия уже успела послать всем новое письмо, в котором отчитала авторов за несерьезность и напомнила нам, что Зебу необходимо нормальное развитие характера, с нормальными причинно-следственными связями, и что писать, будто его «похитили инопланетяне, похожие на водопроводные краны», — это ребячество. Возможно, инвалидность научила его чему-то важному? Может, она помогла ему стать писателем? Насколько тяжело Зебу даются простейшие повседневные действия, как это отражается на формировании его личности? Кто-то ответил ей почти сразу: «Хорошо, значит, Зеб в девяностых — это недалекий сынок богатых родителей, который ездит на собственном „порше“. И вот однажды, сводив на ланч красивую девушку, он едет в спортивный клуб, чтобы подкачать свой восхитительный пресс, и по дороге у него спускает колесо. Он съезжает на обочину, чтобы его заменить, и вдруг слышит тихое тявканье, которое доносится из электрогенератора, расположенного поблизости. О нет! Это щенок! Зеб бросается на помощь щенку, получает удар в несколько тысяч вольт или ампер, или чем там бьет, когда залезаешь в электрогенератор, и на всю жизнь остается парализованным. В больнице он слушает аудиокниги и, поскольку они помогают ему пережить беду, решает, что отныне тоже будет писать книги, чтобы помогать другим. Правда, писать ему теперь приходится ресницами, ну, или с помощью диктовки, хотя, возможно, говорить он теперь тоже не может…» Кто-то другой ответил: «Здорово, но пробитая шина — это уж слишком типичный случай. Мало ли у кого на дороге спускает колесо? Почему Зебу так важно прийти на помощь щенку? Может, в детстве у него была собака — еще до того, как богатство родителей сделало из него бездушную пустышку? Может, спасая щенка, он пытается вернуться к себе прежнему?» После этого Клавдия напомнила авторам о том, что, возможно, все-таки лучше ограничиться каким-нибудь небольшим физическим недостатком, который, как предлагалось вначале, будет даже скорее привлекателен. «Народ, я жду идей вроде шрама Гарри Поттера, а не горбуна из Нотр-Дама! — написала она. — И чтобы я больше не слышала ни про какие ресницы, при помощи которых он пишет книги!»
После обеда меня начало клонить в сон, к тому же мне надоело таращиться в экран ноутбука. Роуэну я пока не ответила. В моем романе по-прежнему было двадцать семь слов. Я закрыла ноутбук и поставила его на стол. Когда Кристофер был дома, я почти никогда не играла на гитаре, но, поскольку он все еще был в бессознательном состоянии, я достала инструмент, стряхнула с него пыль, проверила, не расстроен ли он, и начала наигрывать свои любимые аккорды: В7, Е7, Am, D7. Пальцам было немного больно, но я продолжала перебирать струны. В последний раз я играла еще до Рождества. А в субботу Боб наверняка в какой-то момент достанет гитару, и не хотелось бы оказаться совсем не в форме, если он предложит мне что-нибудь сыграть. Сам он был заядлым блюзменом и каждый день упражнялся в гаммах. Лично я никаких гамм играть не умела и аккорды любила куда больше, чем отдельные ноты. Мне нравилось практически полное отсутствие гармонии в переходе от Е7 к В7, а когда после до минора звучал соль-диез мажор, у меня всякий раз перехватывало дыхание. Почему-то с Джошем мы сыгрывались хорошо, а с Бобом — хуже. Джош и я, мы оба любили отбивать ритм: он — сознательно, а я — не задумываясь. Я играла на гитаре, а он — на барабанах: мы никогда не сбивались с ритма, и его не смущало, если я вдруг брала какой-нибудь неожиданный аккорд. Самым главным было друг от друга не отставать. Но Кристоферу не нравилось наше совместное музицирование, и вскоре мы перестали этим заниматься.
День близился к вечеру. Я надела плащ и вывела Бешу на прогулку по Роял-авеню-гарденс и вдоль набережной. По дороге я свернула к банкомату, сняла с карточки сто фунтов — и отправилась к Либби в магазин. Я приоткрыла дверь и просунула голову в щель.
— Можно к вам? — спросила я. — Я с мокрой собакой!
— Конечно, заходи! — отозвалась Либби. — Инспектор по гигиене и безопасности труда приезжал вчера, так что, думаю, сегодня он к нам уже не заглянет. Нарассказывал мне всяких ужасных историй. Мокрая собака рядом с продуктами — в его мире это просто ерунда. Проходите вон туда. Сейчас найду полотенце.