Наша трагическая вселенная
Шрифт:
Он рассмеялся.
— Извини! Я иногда чувствую себя говорящей энциклопедией. Лиз все время меня за это пилит.
— Похоже, ты знаешь о Таро куда больше, чем я.
— Да, — он посмотрел на бокал вина так, будто у него в руках был хрустальный шар, и ему совсем не понравилось, что этот шар ему предсказывает. — Да, я с Таро знаком не понаслышке.
— Ты гадаешь на картах?!
— Ну, что-то вроде того, — сказал он. — Но это было всего одно лето в моей жизни. Ты тогда, наверное, еще даже не родилась.
Я закатила глаза.
— Я родилась в шестьдесят девятом!
— Ну, а это было… — он наморщил лоб. — Наверное, это был семидесятый. Значит, ты едва успела родиться. Мне было примерно двадцать два, и я отправился путешествовать автостопом по Европе со своей первой девушкой. Мы решили, что проведем лето вот так, а потом вернемся в Кембридж поступать в аспирантуру. О, как же четко были распланированы тогда наши жизни! Мы все продумали заранее, и от плана нельзя было отступать ни на шаг.
— Почему я должна быть против? — Я улыбнулась. — Я не против того, что ты считаешь мои брови густыми.
Он рассмеялся.
— У тебя прекрасные брови.
Он снова посмотрел на карты и переложил колоду в левую руку, а правой поднес к губам бокал. Он сделал глоток, потом отхлебнул из бокала еще немного и сделал еще один. И опять посмотрел на колоду.
— Она чуть не умерла. Господи, как странно все это вспоминать. Я не думал о Мэйзи много лет. И о картах Таро тоже — я и не предполагал, что когда-нибудь еще буду держать их в руках. Но я чувствую удивительное умиротворение, глядя на эту колоду. Нахлынуло столько воспоминаний. Надеюсь, ты не против.
Я все никак не могла понять, почему Роуэн постоянно спрашивает, не против ли я, но вдруг поняла, что Лиз, вероятно, была против чуть ли не всего, что он делал: точно так же Кристофер был против всего, что делала я. Видимо, это особенность большинства длительных отношений: в какой-то момент ты понимаешь, что остался один на один с человеком, который постоянно против всего, что ты делаешь.
— Что случилось с Мэйзи? — спросила я. — Почему она чуть не умерла?
Он прикусил губу.
— Ее едва не убили карты Таро — точнее, одна карта. Звучит безумно, а? Она неделю провела в коме.
— О боже. Как же это произошло?
— Когда я познакомился с Мэйзи, она только начинала гадать туристам, чтобы немного подзаработать. У меня в Испании закончились деньги, и поскольку на гитаре я играл пока недостаточно хорошо, чтобы присоединиться к музыкантам, я научился плести фенечки из разноцветных ниток и продавал их, разложив на газете прямо на земле, а Мэйзи сидела рядом и гадала на картах. В душе она была одиночкой, и путешествовать с шумной толпой ей порядком поднадоело. Я тоже успел устать от большой компании. И вот мы отправились вдвоем вдоль по побережью, с рюкзаками и ее дорожным карточным столом. По пути мы останавливались в деревнях, и она гадала местным жителям. Первое время я чувствовал себя бесполезным: я не говорил по-итальянски и кроме выручки от своих плетеных браслетиков, больше ничем не мог пополнить наш скудный заработок путешественников. К тому же плести их нужно было долго, а стоили они гроши. Сидя рядом с Мэйзи и наблюдая за тем, как она гадала, я многому научился. Оказалось, что я быстро улавливаю суть этой науки. Ты, наверное, заметила, что я легко запоминаю исторические подробности — особенно те, которые касаются людей. Воспользовавшись этой способностью — ну и еще всем, что я узнал, когда учился в университете, — я тоже начал гадать на картах. Когда Колесница выпадала женщине, я представлял себе Боудикку, когда она выпадала мужчине, представлял себе Цезаря. Я умел разглядеть архетипические элементы в каждой карте, вспоминая всевозможные исторические ситуации, которые можно было с этой картой связать. В результате я стал видеть в каждой карте столько всего, что это было просто удивительно и не похоже ни на одно занятие, которое я знал прежде. Наверное, особое очарование картам придавало то, что я был влюблен, и это наполняло меня энергией. С тех пор я не чувствовал себя так долгие годы. — Он вздохнул. — Вскоре я стал гадать людям сам, и несколько недель мы с Мэйзи только об этом и говорили. Благодаря картам между нами возникла какая-то особая связь. Если нам нужно было поговорить о ясности и цели, мы обсуждали Туз Мечей. Если разговор заходил о принятии решения, мы брались за карту Правосудие. Гадание удавалось мне все лучше и лучше — как и игра на старой гитаре, которую я подобрал где-то в Генуе. Мы путешествовали и путешествовали, разыскивали сообщества англоговорящих людей, которым можно было рассказать с помощью карт о многом, а не обходиться фразами типа «ты иметь проблема с мужем». Мы переправились на одной лодке на Сицилию, а оттуда на другой — на Мальту. Мы хотели странствовать все дальше и дальше и добраться до Африки, а может, даже обойти вместе весь мир. Я решил не возвращаться в Кембридж. Это было волшебное время. Мы мылись в море и спали прямо на пляже. Однажды мы отправились
— Так что же случилось с Мэйзи? — не выдержала я.
Роуэн снова вздохнул и сделал большой глоток вина.
— К нам должна была приехать ее сестра — она хотела повидаться с Мэйзи и заодно немного пожить в коммуне. Мы написали ей с просьбой привезти кое-что из вещей. Нам нужны были нитки и иголки, писчая бумага, карандаши и ручки, записи Боба Дилана — и новая колода карт Таро. В то время купить карты Таро было не так-то просто, хотя я свою колоду раздобыл в Италии. А вот у Мэйзи карты совсем истрепались. Попросить привезти антисептиков или еще каких-нибудь вещей, о которых позаботились бы взрослые люди, нам в голову не пришло. Мы были молоды и не собирались умирать. Тем более от такой ерундовой вещи, как сепсис.
— Так вот что произошло? У нее было заражение крови?
Он кивнул.
— Да. Лиз, ее сестра, привезла из дома дурные вести. Мэйзи была расстроена и попросила меня погадать ей. Мы почти никогда не гадали друг другу, потому что это казалось нам странной затеей, но в тот раз она уговорила меня это сделать. Мы взяли ее новые карты. Она была Вопрошающим — то есть тем, кому гадают, — и поэтому должна была сама перетасовать колоду. Карты были новые, а она привыкла к своим старым — и вот, тасуя, она слегка порезала одной из карт мизинец. Мы не обратили на это особого внимания. Но когда карты были разложены, мы оба поняли, что видим совершенно ужасную картину. — Он нахмурился. — К этому времени мы погрузились в толкование карт настолько глубоко, что улавливали мельчайшие оттенки их значений — по крайней мере, нам так казалось. В Таро карта Смерть не означает смерти. Она может символизировать, например, начало чего-то нового. И все-таки, как бы много ты ни знал о Таро, всегда ужасно видеть Смерть среди главных карт разложенного тобою узора. По-моему, Смерть выпала второй, она была так называемой перекрестной картой, которой накрывают первую. Так вот эта вторая оказалась Смертью, а чуть позже выпали еще Тройка Мечей и Девятка Мечей. Больше я ничего не помню, но, кажется, на выходе оказалась Шестерка Мечей. Это было ужасно. Мэйзи решила, что на ней лежит проклятье — хотя в отличие от многих она прекрасно знала, что карты работают совсем не так, что они не предсказывают будущее, а указывают лишь на настоящее, — она впала в депрессию. Когда рана на пальце воспалилась, она не стала ничего с этим делать. Я не сразу это заметил, а когда заметил, было слишком поздно, и у нее уже началось заражение крови. Она потеряла сознание на лодке, в которой мы плыли обратно на Мальту, в больницу. И был момент, когда мне показалось, что она умрет.
Рассказывая, Роуэн тасовал карты лицом вверх. Он вытянул Шестерку Мечей и передал ее мне.
— Знаешь, — сказал он. — Все колоды Таро немного различаются. Но главная идея каждой карты всегда сохраняется.
Он придвинулся ко мне поближе и указал на Шестерку Мечей, которую я держала в руке. Он рассказывал мне о деталях рисунка, и наши плечи слегка соприкасались.
— Вот на этой карте всегда присутствует лодка, и в этой лодке непременно кто-то есть — обычно это женщина. Когда смотришь на карту, возникает ощущение трудного или печального путешествия по воде. Таро никогда не описывает ничего буквально. Но с Мэйзи случилось как раз то, что было нарисовано на карте.
Он снова вздохнул и несколько секунд сидел молча.
— Прости меня, пожалуйста, — произнес он наконец. — Я в полном порядке, правда. Все хорошо. Просто вдруг вспомнил, как был молодым и свободным и как все это вдруг резко оборвалось.
Я увидела, что глаза его наполнились слезами.
— Ничего страшного, — сказала я.
Бесконечное множество всего, что я могла бы сейчас ему сказать — например, что и без карт было ясно, что Мэйзи уедет с этого крошечного острова именно по воде, что к коме ее мог привести эффект ноцебо, что мою бабушку, Маргарет, в честь которой я получила свое имя, тоже называли Мэйзи, что я ревную Роуэна к его первой любви, что мне интересно, каким образом вела себя Лиз, когда глаза Роуэна вот так наполнялись слезами, что он и теперь еще может стать пусть и не молодым, но хотя бы свободным, — рассыпалось пылью, и я обнаружила, что обнимаю его: одной рукой я обхватила его за плечи, а другой гладила мягкие редеющие волосы, приговаривая:
— Ничего страшного. Я все понимаю.
— Мы не должны… — сказал он, слегка отстраняясь от меня.
— А мы ничего и не делаем, — заверила я его. — Не волнуйся. Я не настолько толстокожа, чтобы…
И тогда он прижался ко мне еще крепче.
— Я знаю, — сказал он.
Несколько минут мы ничего не говорили, а потом Роуэну понадобилось пойти в туалет, и я указала ему на дверь ванной комнаты на втором этаже. Пока его не было, я принялась разводить огонь. Беша, сразу разобравшись, что происходит, откуда ни возьмись появилась у меня под ногами и бросилась к камину. Она забралась чуть ли не в самый огонь и вся вымазалась в золе.