Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции
Шрифт:
Степень наследуемости какого-либо свойства или вида поведения сильно варьируется; предпочтения в музыке практически полностью формируются средой, которая почти не оказывает влияния на такие генетические болезни, как хорея Гентингтона. Знать степень наследуемости конкретной характеристики очень важно, если она существенна, как IQ: индивидуумы, попадающие выше кривой 1, но ниже кривой 2, предположительно попадают туда не по природным причинам, а под воздействием среды. Если эта область велика, то есть надежда на возможность сдвинуть медиану кривой к чему-то вроде кривой 3, сочетая диету, воспитание и социальную политику.
В то время как аргументы Левонтина о том, что генотип не определяет фенотип, относятся ко всем видам, третьего рода критика видоспецифичной природы применима почти исключительно к человеку [231] . А именно, люди суть культурные животные, которые могут изменять свое поведение путем самообучения и передавать обретенные знания и умения следующим поколениям не генетическим путем [232] . Это значит, что разброс поведения человека куда больше, чем практически для любого другого вида: система родства у человека простирается от сложно устроенных
231
Я говорю "почти исключительно", потому что, как было замечено в предыдущей главе, современные этологи показали, что некоторые виды, например шимпанзе, способны передавать знания культурально, а потому у них существуют в определенной степени культурные различия между разными группами.
232
См. также: Leon Eisenberg, "The Human Nature of Human Nature", Science 176 (1972): 123–128.
233
Ehrich (2000), p. 273.
Эрлих просто повторяет в крайней форме взгляд социал-конструкционистов на поведение человека, который был широко распространен пятьдесят лет назад, но оказался сильно скомпрометирован исследованиями последних десятилетий. Верно, что в популярной печати пишут о "генах" чего угодно, от рака груди до агрессивности, и это дает людям ложное ощущение биологического детерминизма; тут полезно было бы напомнить, что культура и социальная конструкция продолжают играть в нашей жизни важную роль. Но результат, что наследуемость IQ составляет сорок—пятьдесят процентов, содержит в себе оценку влияния культуры на IQ и подразумевает, что даже если принять в расчет культуру, все равно останется существенный наследуемый компонент IQ.
Аргумент, что человеческой природы не существует, поскольку люди — культурные животные и способны обучаться, в корне неверен, так как он бьется с воображаемым противником. Ни один серьезный теоретик человеческой природы никогда не отрицал, что люди суть культурные создания или что они могут с помощью самообучения, образования и социальных институтов формировать свой образ жизни. Аристотель говорил, что человеческая природа не приводит нас автоматически к нашим зрелым формам так, как вырастает желудь на дубе. Процветание человека зависит от достоинств, которые человек должен приобретать намеренно: "Таким образом, добродетели порождаются в нас не природой и не насилием над природой, природа дает нам способность их приобретать, и [эта способность] совершенствуется с приобретением привычки" [234] . Такая вариативность индивидуального развития отражается в вариативности справедливости: несмотря на то что природной справедливости не существует, "все нормы справедливости изменчивы" [235] . Совершенная справедливость требует, чтобы кто-то основал города и написал законы для этих городов, соответствующие существующим условиям [236] . Аристотель замечает, что хотя "правая рука обычно сильнее левой, но любой человек может научиться одинаково действовать обеими руками": воздействие культуры может преодолеть природу. В системе Аристотеля достаточно места для того, что мы сегодня называем культурными вариациями и историческим развитием.
234
Аристотель, "Никомахийская этика", 11.16 1103a24—26.
235
Там же, V.76 1134b29—32.
236
См.: Аристотель, "Политика", I.2, 1253а29—32.
И Платон, и Аристотель считали, что разум не есть просто совокупность когнитивных способностей, данных нам при рождении, а представляет собой в некотором роде бесконечное стремление к знаниям и мудрости, которое надо культивировать у молодых посредством образования, а в зрелом возрасте— накоплением жизненного опыта. Человеческий разум не диктует единый набор учреждений или наилучший образ жизни, как сказал впоследствии Кант, "априорным образом" (то есть в стиле математического доказательства). Нет, он дает людям возможность вдаваться в философские рассуждения о природе справедливости или о наилучшем образе жизни, основанном как на их неизменной природе, так и на изменяющейся среде. Открытый характер человеческого стремления к знаниям полностью совместим с концепцией человеческой природы — и действительно, оно составляет для классических философов политики критически важную часть того, что они понимали под человеческой природой.
Так все-таки что такое человеческая природа?
Науки о жизни сильно расширили наш запас эмпирического знания о природе человека и его поведении, и потому вполне резонно было бы пересмотреть некоторые классические мысли о человеческой природе. Тогда станет ясно, какие из них устояли под тяжестью новых фактов, какие опровергнуты, а какие необходимо модифицировать в свете того, что нам уже известно. Многие ученые уже пытались это сделать, в том числе Роджер Мастере [237] , Майкл Руз и Эдуард О. Уилсон [238] , и Ларри Арнхарт [239] . В книге Арнхарта "Дарвинистское естественное право" делается попытка показать, что Дарвин не подрывает
237
Roger D. Masters, "Evolutionary Biology and Political Theory", American Political Science Review 84 (1990): 195–210; Beyond Relativism: Science and Human Values (Hanover, N.H.: University Press of New England, 1993); и в соавторстве с Margaret Gruter, The Sense of Justice: Biological Foundations of Law (Newbury Park, Calif: Sage Publications, 1992).
238
Michael Ruse and Edward O. Wilson, "Moral Philosophy and Applied Science: A Darwinian Approach to the Foundations of Ethics", Philosophy 61 (1986): 173–192.
239
Larry Arnhart, Darwinian Natural Right: The Biological Ethics of Human Nature (Albany, N.Y.: State University of New York Press, 1998).
240
Критику взглядов Арнхарта и дискуссию по ним см.: Richard F. Hassing, "Darwinian Natural Right?", Interpretation 27 (2000): 129–160; и Larry Arnhart, "Defending Darwinian Natural Right", Interpretation 27 (2000): 263–277.
241
Arnhart (1998), pp. 31–36.
Такие списки обычно вызывают возражения, поскольку они бывают либо неполными и слишком общими, либо чрезмерно конкретизированы и страдают отсутствием универсальности. Более важным, чем общее определение наших целей на данный момент, является попытка выделить свойства, уникальные для вида, поскольку они играют ключевую роль в любом понимании конечного вопроса о человеческом достоинстве. Мы можем начать с умения познавать — характеристики вида, которой мы, люди, необычайно гордимся.
Заполненная tabula rasa [242]
Многое из того, что мы за последние годы узнали о человеческой природе, касается, как будет видно далее, видоспецифичных способов, с помощью которых мы воспринимаем и усваиваем информацию и интеллектуально развиваемся. У людей свой способ познания, отличающийся от способа обезьян и дельфинов; этот способ позволяет накапливать новые знания, но не бесконечно.
Очевидным примером является язык. Реальные человеческие языки условны, и одна из величайших пропастей, разделяющих группы людей, есть взаимное непонимание различных языков. С другой стороны, способность усваивать языки универсальна и определяется некоторыми биологическими свойствами человеческого мозга. В 1959 году Ноам Хомски предположил, что существуют "глубинные структуры", лежащие в основе синтаксиса всех языков [243] ; идея, что эти глубинные структуры являются врожденными, генетически запрограммированными аспектами развития мозга, сегодня широко принята [244] . Гены, а не культура, гарантируют появление способности к изучению языка в какой-то момент первого года жизни ребенка, и уменьшение этих способностей, когда ребенок достигает отрочества.
242
чистая доска (лат.). — Примеч. пер.
243
Donald Brown, Human Universals (Philadelphia: Temple University Press, 1991), p. 77.
244
См., например: Steven Pinker and Paul Bloom, "Natural Language and Natural Selection", Behavioral and Brain Sciences 13 (1990): 707–784; и Pinker, The Language Instinct (New York: HarperCollins, 1994).
Мысль о том, что существуют врожденные формы человеческого познания, получила за последние годы огромное количество эмпирических подтверждений, но одновременно встретила и сильное сопротивление. Причина этого сопротивления, особенно в англосаксонском мире, связана с продолжающимся влиянием Джона Локка и созданной им школы британского эмпиризма. Свои "Эссе о природе человеческого понимания" Локк начинает с утверждения, что в человеческом разуме нет врожденных идей, в частности, врожденных моральных идей. Это и есть знаменитая локковская tabula rasa, мозг — это что-то вроде универсального компьютера, который может принимать и обрабатывать сенсорные данные, ему передаваемые. Но его память в момент рождения, по сути, пуста.
Tabula rasa Локка оставалась сильной и привлекательной идеей в середине двадцатого века, когда ее подхватила бихэвиористская школа Джона Уотсона и Б.Ф. Скиннера. Последний выдвинул даже более радикальную версию, утверждая, что нет видоспецифичных способов обучения и что, например, голубей можно научить узнавать себя в зеркале, как это делают люди и обезьяны, если правильно сочетать поощрения и наказания [245] . Современная культуральная антропология также принимает допущение tabula rasa: антропологи среди прочего утверждают, что понятия времени и цвета — социальные конструкты, присутствующие не во всякой культуре. [246] В исследованиях в этой области и близком к ней изучении культур последние лет сорок делается серьезный упор на поиск необычной, странной или неожиданной культурной практики— под влиянием презумпции Локка, что единственное исключение из общего правила опровергает правило.
245
Критику этих высказываний см.: Frans de Waal, Chimpanzee Politics: Power and Sex among Apes (Baltimore: John Hopkins University Press, 1989), pp. 57–60.
246
Утверждение о времени сделал Бенджамен Ли Уорф относительно племени хопи, а утверждение по поводу цвета давно стало общим местом в учебниках антропологии. См.: Brown (1991), pp. 10–11.