Наше преступление
Шрифт:
Пріобщившись св. Тайнъ, просвтленный и успо-коевный Пётра вернулся домой, занялъ свое мсто на лавк и сталъ молча, никогда ни на что не жалуясь, дожидаться смерти. Говорилъ онъ только тогда, когда надо было попросить пить, сть же ничего не могъ. Такъ пролежалъ онъ боле четырехъ недль.
Въ тотъ день, когда Леонтій привезъ изъ Шеп-талова больную мать и сумасшедшую сестру съ двумя малютками, мужикъ былъ опечаленъ и раздосадованъ ноьымъ несчастіемъ и новой обузой, свалившейся на его плечи.
— Вотъ, Левонъ Петровъ,
Старецъ заворошился на лавк подъ тулупомъ и повернулъ къ сыну липо. . . .
— Ты лжишь, не умираешь, сестра съ ума спя-тила, мать съ горя совсмъ расхворалась, малнькі пиіцатъ, сть просятъ. У меня теперича въ изб и больница, и сумасшдшій домъ, и шпитательный домъ. Хошь бы ты, отецъ, скорй помёръ, руки бы развя-залъ... а то другой мсяцъ валяешься и н помира-ешь... Чего теб? Свой вкъ отжилъ, другимъ бы мсто опросталъ. А то вишь какая тснота...
Лицо старика чуть-чуть сморщилось. Онъ пож-валъ губами и черзъ недолгій промежутокъ времени, съ усилімъ выговаривая слова, спросилъ:
— А што—съ «робнкомъ»-то?
— Што? — озлоблнн и ще громче закричалъ Леонтій. — Двойню вонъ принесла, а сама сшалла, вопъ погляди: сидитъ дура-дурой...
Старикъ снова пожевалъ губами и опять не сразу произнесъ:
— На все воля Божія... а про меня не печалъся... скоро развяжу... руки...
Леонтій спохватился, что незаслуженно глубоко обидлъ умирающаго отца, но сразу у него не хва-тало мужества открыто сознаться въ этомъ, и онъ въ волпеніи крупными шагами подошлъ къ двери, съ секунду въ нершительности постоялъ, потомъ от-крылъ ее и вышелъ. Черезъ минуту онъ вернулся и подошелъ къ отцу.
На глазахъ мужика блестли слезы. и его суро-вое лицо стало безпомощньгмъ и жалкимъ.
— Батюшка, рази я што... не я говорю, а горе мое говоритъ. Сдуру сболтнулъ. Рази ты меня кус-комъ объшь?! живи... легко ли мн отца родного ршиться?!.. Вдь горе мое говоритъ... Вдь завя-залъ бы глаза и убжалъ куда-нибудь. Да бжать нельзя, куда ихъ поднешь?! А я што... живи... Разй я што...
— Я знаю, Левонъ...—тихо, ласково промолвилъ старецъ и замолчалъ.
235
Егорушка привезъ изъ Рудева сестру Ечену. Она вбжала въ избу и, испуганно глядя заплаканными глазами въ глаза Леонтія, поспшно спросила:
— Левушка, да што съ Катюшкой? Егорушка го-воритъ...
— Чего-жъ? — отвчалъ, расхаживая по изб съ пищащими племяпниками на рукахъ, Леоптій, — вопъ полюбуйся на блаженную сестрицу, родила да и съ ума спятила, лежитъ, спитъ себ, горюшка мало, а ро. бятокъ н принимаетъ, говоритъ: щнки!
Леонтій горько усмхнулся и мотнулъ головой въ сторону Катерины, которая заснула на кровати, устро-енноР для нея около двери, запрокинувъ свое осунув-шееся, прииявшее землистый оттнокъ лидо.
— Ты"вонъ положи своего-то куда-нибудь, а вотъ возьми покорми племянницу. Голодная!.. Со вчераш-няго дня, какъ родилась, маковой росинки въ роту не было.
Елена, поспшно взявъ на руки пищащую малютку-племянницу, присла на лавк. Всунувъ грудь въ ро-чикъ ребенку, который пе сразу приладилгн сосать, Елепа залилась слезами.
— Горе-то какое, Левушка! И гд только бда ни ходитъ, все къ намъ придетъ. Какъ же быть-то?
Леонтій вздернулъ плечами, продолжая ходить съ раскричавшимся племянникомъ на рукахъ.
— Ну, не кричи, не кричи, чего раскричался, муж-чина? Какъ же быть?! — отвчалъ онъ еестр. — Все равно, твой хозяинъ-то тсбя съ дтьми не кормитъ, а какія есть нехватки, все братъ Левонъ пополняй, такъ вотъ и ты теперь услужи. Жить теб у меня негд, тсно. Видишь, сколько народу, а *другую избу не достроилъ, все силъ н хватаетъ, такъ живи у себя, а робятоісъ приходи кормить, а ужъ'у меня бери муку, картошку, соль, все, чего теб надобно. Ужъ все равно!..
Несмотря на искреннее горе, причиненное сумас-шсствіемъ сестры, Елена, сидя на лавк, тотчасъ же сообразила, что, благодаря такому нсчастному слу-чаю, я лично положніе устраивается къ лучшему. Теперь она съ дтьми могла п бояться голодной смерти, теперь ей не придется у Леонтія выпрашивать изъ милости хлба и каждый разъ слушать отъ него брань и попреки. Теперь онъ будетъ обязанъ еп платить продуктами за ея услуги.
— Да я не о томъ, Лева,1—поспшно сказала она.—
А што же съ Катей длать?
— Што?—закричалъ Леонтій.—Думаешь, я сестру въ сумасшедшій домъ опредлю, штобы ее били тамъ, што скотину? Не отдамъ!—гремлъ онъ, точно кто-нибудь отнималъ у него больную.— У меня будетъ жить, небось прокормлю. Не прокормлю, што ли?!
XVII.
На другой день, оставивъ малютокъ и «больницу» на попеченіе сестры Елены, Леонтій похалъ въ городъ, чтобы продать на базар возъ сна и купить кое-что для племянниковъ.
Возвратился онъ поздно вечеромъ, по обыкнове-нію, подъ хмлькомъ, и легъ спать на своемъ обыч-номъ мст на лавк, голова къ голов съ умираю-щимъ огцомъ.
Старецъ былъ очень плохъ. У него уже похоло-дли и отнимались ноги, дышалъ онъ только верхней частыо груди, да и то съ трудомъ. Онъ понималъ, что доживаетъ свои послдніе часы, но объ этой жизни нисколько не жаллъ и, наоборотъ, хотлъ поскоре развязать Леонтію руки. За его долгій вкъ жизнь ни-когда не была для него тягостью. Всякое горе, всякую потсрю, невзгоду онъ переносилъ твердо, никогда не падая духомъ, но и всякую минугу готовъ былъ къ