Наши за границей

Лейкин Николай Александрович

— Побожись, что не станешь лягушки сегодня требовать, тогда пойду.

— Ну, вотъ ей-Богу, сегодня не стану требовать лягушку.

— Врно?

— Врно.

— Ну, смотри, ты побожился. Тогда пойдемъ.

И супруги направились къ мосту, дабы перйти на другой берегъ Сены.

Черезъ четверть часа они стояли противъ Эйфелевой башни и, закинувъ головы наверхъ смотрли какъ ползутъ подъемныя машины на башн, поднимающія публику въ первый, во второй и третій этажи, какъ въ каждомъ этаж около перилъ бродятъ люди, кажущіеся такими маленькими,

какъ мухи или муравьи.

— Неужто и намъ придется по этой машин подниматься? — съ замираніемъ сердца спросила Глафира Семеновна и, уставъ стоять, сла на одинъ изъ стоявшихъ рядами передъ башней садовыхъ стульевъ.

— Да что-жъ тутъ страшнаго-то? Сядешь, какъ въ карету, машина свистнетъ — и пошелъ, — отвчалъ Николай Ивановичъ и тоже слъ на стулъ рядомъ съ женой.

— Охъ, страшно на такую высоту! — вздыхала Глафира Семеновна.

— Зато письма съ башни напишемъ и похвастаемся передъ знакомыми, что взбирались въ поднебесье.

— Николя! Башня шатается. Вотъ я и теперь вижу, что она шатается.

— Да нтъ-же, нтъ.

— Я теб говорю, что шатается. Видишь, видишь… Ты смотри вправо…

Супруги заспорили, но въ это время передъ ними остановилась пожилая женщина въ потертомъ шерстяномъ плать, въ бархатной наколк и съ сумочкой черезъ плечо. Она совала имъ въ руки два желтенькіе билета и бормотала:

— Pour les chaises, monsieur, vingt centimespour le repos.

Николай Ивановичъ вытаращилъ на нее глаза.

— Чего вамъ, мадамъ? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? — говорилъ онъ удивленно.

Женщина повторила свою фразу.

— Да что нужно то? Мы промежъ себя разговариваемъ. Се ма фамъ — и больше ничего, — указалъ Николай Ивановичъ на Глафиру Семеновну и прибавилъ, обращаясь къ женщин:- Алле… А то я городового позову.

— Mais, monsieur, vous devez payer pour bs chaises, — совала женщина билеты.

— Билеты? Какіе такіе билеты? Никакихъ намъ билетовъ не нужно. Глаша! Да скажи-же ей по-французски и отгони прочь! Алле!

— Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos… — настаивала женщина, указывая на стулья.

— Она говоритъ, что мы должны заплатить за стулья. — пояснила Глафира Семеновна.

— За какіе стулья?

— Да вотъ на которыхъ мы сидимъ.

— Въ первый разъ слышу. Что-же это за безобразіе! Гд-же это видано, чтобъ за стулья въ саду брать! Вдь это-же выставка, вдь это не театръ, не представленіе. Скажи ей, чтобъ убиралась къ чорту. Какъ чортъ по-французски? Я самъ скажу.

— Vingt centimes, madame… Seulement vingt centimes. Ici il faut payer partout pour les chaises.

— Требуетъ двадцать сантимовъ. Говоритъ, что здсь везд за стулья берутъ, — перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: — Да заплати ей. Ну, стоитъ-ли спорить!

— Это чортъ знаетъ что такое! — вскочилъ со стула Николай Ивановичъ, опуская руку въ карманъ за деньгами. — И какое несчастіе, что я по-французски ни одного ругательнаго слова не знаю, чтобы обругать эту бабу! — бормоталъ онъ и сунулъ женщин деньги.

XXX

— За посиднье на садовыхъ стульяхъ брать! Только этого и недоставало! — продолжалъ горячиться Николай Ивановичъ посл ухода женщины, взявшей съ него «за отдыхъ». — И не диво-бы, ежели представленіе какое было, а то — ничего. Сли люди отдохнуть и разговаривали.

— На Эйфелеву башню смотрли — вотъ теб я представленіе, — отвчала Глафира Семеновна.

— Да вдь за посмотрніе Эйфелевой башни ужъ при вход взято.

— То взято за посмотрніе стоя, а это за посмотрніе сидя… Ползешь на самую башню опять возьмутъ. За каждый этажъ возьмутъ. Я читала въ газетахъ!

— Такъ тамъ берутъ за подъемную машину, за то, что поднимаешься. Все-таки катаніе, все-таки люди трудятся и поднимаютъ, а тутъ стоитъ стулъ на мст,- вотъ и все… Просидли мы его, что-ли? Вставай… Не хочу я больше сидть, — сказалъ Николай Ивановичъ жен, поднимаясь съ мста. — Теперь взяли за то, что сидя на Эйфелеву башню смотришь; а вдругъ оглянешься и будешь вонъ на тотъ воздушный шаръ смотрть, что на веревк мотается, такъ и за посмотрніе шара возьмутъ, зачмъ на шаръ, сидя на стул, смотришь.

— Да чего ты сердишься-то? Врно, ужъ здсь порядки такіе…

— Порядки! Вдь это-же безобразіе! Посл этого будутъ брать, зачмъ въ кіоски заглядываешь и входишь. А какъ тутъ не заглянуть? На то выставка.

— Да ужъ взяли, и за кіоскъ взяли. Давеча я въ уборную-то ходила… Ты думаешь, даромъ? Двадцать пять сантимовъ взяли.

— Да что ты!

— Врно, врно. По такс взяли. Такса… Горничная мн и на таксу указала.

— Возмутительно. У насъ ужъ ежели гд устроена для дамъ уборная, то или въ нее даромъ, безъ всякой приплаты. Разв горничной на чай отъ щедротъ что дашь.

— И здсь я на чай дала, дала пуръ буаръ, а за входъ двадцать пять сантимовъ отдльно.

— Фу ты, пропасть! Посл этого, пожалуй, и за входъ въ ресторанъ возьмутъ. За входъ отдльно, за ду отдльно. Однако, пойдемъ ресторанъ искать. сть страхъ какъ хочется.

— Да вонъ ресторанъ, — проговорила Глафира Семеновна и указала на вывску на столб съ надписью «Restaurant Duval». Стрлка показывала направленіе, куда идти.

Супруги отправились и вскор остановились около зданія съ тою-же надписью, что и на столб. У входа въ ресторанъ была толпа. Публика становилась въ хвостъ.

— Батюшки! что народу-то! Да ресторанъ-ли это? — усумнился Николай Ивановичъ.

— Видишь, написано, что ресторанъ, — отвчала Глафира Семеновна.

— Ну, торговля! Вотъ торговля, такъ торговля. Въ хвостъ становятся, по очереди сть идутъ! Показать кому-нибудь изъ нашихъ питерскихъ трактирщиковъ такую торговлю, такъ въ кровь расцарапался-бы отъ зависти. Ну, встанемъ въ хвостъ, давай приближаться ко входу. Посмотримъ, какой-такой ресторанъ. Должно быть, на какой-нибудь знаменитый напали.