Наследие
Шрифт:
И швырнул палец в контейнер.
— Это, Аля, на память о встрече. Тебе и нам.
Девочка молча смотрела на обрубок своего пальца. Покрывшийся запёкшейся плотью, он слабо дымился.
— Ты чего, боли не чувствуешь, дебилка?
Девочка молчала.
Он тронул её носком сапога:
— Чего молчишь?
Она молча рассматривала свою покалеченную руку.
— Разбомблённая, — произнёс ушастый белорус.
— Таких много, — невозмутимо заключил Лю.
— Вали отсюда. — Гузь снова тронул её.
Девочка
— Амат! Отопри ей.
Алтаец отпер ключом тамбурную дверь, открыл. Аля шагнула в тамбур. Дверь за ней захлопнулась, щёлкнул замок. В тамбуре было сумрачно, промозгло, качало, пахло креозотом и сортиром. На стопкране нарос иней.
Прижимая раненую руку к груди, Аля взялась другой за холодную ручку, повернула и вошла в пространство, где было чуть светлее и теплее, чем в тамбуре. И воняло не сортиром, а переселенцами.
В вагоне № 13, четвёртого класса, ехали малоимущие, возвращающиеся после войны на свои места. Сидели тесно, семьями, в зимней одежде, с вещами. Здесь русской речи было много. Люди выпивали, празднуя возвращение домой.
— Тю, девка! — весело заметил её подвыпивший пучеглазый мужик в распахнутом тулупе. — Ты чего, в сортире ехала? Али в тамбуре? Зайцем?
— Зайчихой! — сказала круглолицая жена мужика, сочно откусывая от яблока.
Их семейство занимало две лавки, последние перед тамбуром и сортиром. На корзине была расстелена сложенная вчетверо скатерть, и на ней лежали сало, хлеб и яблоки. Большую оплетённую бутыль с самогоном мужик держал на коленях, как ребёнка.
— Ши-Хо, — показала палец Аля.
— В Ши-Хо была? — перестал смеяться мужик.
— Ши-Хо.
— Ироды, — жуя, равнодушно покачала головой жена мужика.
— Ты сама-то откуда, дочка? — спросил седобородый одноглазый дед.
— Я из Хайшеньвэй.
— Сирота, что ль? — спросил мужик. — Куда ты едешь?
— Куда она могёт ехать?! — толкнула мужа жена. — Её ж забрали!
— Ну да, — понял мужик.
— Садись сюды, доча. — Старуха показала узловатой рукой на баул. — Поди, исстрадалась?
— Ты враг народа? — неприветливо спросила крутолобая девочка, ровесница Али.
— Ежели отпустили — не враг, — заключил дед, оглаживая бороду.
— Покажи руку-то, чай, перевязать надобно? — Старуха потянула Алю за куртку.
Аля показала им руку без пальца.
— Бластер, етить твою, — глянул и пьяно кивнул мужик. — Тут и перевязывать неча: запеклося.
— Запеклося, Господи помилуй… — покачала головой старуха. Женщины усадили Алю на баул. Баул завизжал и забился. Аля вскочила.
— Не бойсь, поросята! — расхохотался мужик. — Садись, не укусют! Аля села. Поросята повизгивали и шевелились под ней.
— Ну-ка, девка. — Пучеглазый плеснул в кружку самогона. — Глотни от всех болезней. Я те так скажу — пальца нет, зато голова на месте.
— И слава Богу, — пробормотала старуха, мотнув головой,
Мужик протянул Але кружку. Она взяла её здоровой рукой. Мужик налил самогона в стакан, чайную чашку и три пиалы. Его семейство, включая девочку лет четырнадцати, разобрало налитое. Сам он поднял бутыль:
— За мирное небо!
Все, кроме Али, чокнулись с бутылью. И выпили, каждый из своей посудины. Мужик глотнул из бутыли. Аля выпила из кружки. Некоторые из семейства потянулись к закуске.
— Закуси! — Баба положила кусок сала на хлеб, протянула Але.
Она приняла, подержала и положила на скатерть.
— Поешь, поешь, дочка.
— Не хоч.
— В Ши-Хо они так рассуждают, — заговорил мужик, обращаясь к старику. — Мир подписали, китайцы победили, репарации списали — ДР, АР, якутам. По блату! Политика, понял? А нашему УР — во!
Он показал старику кукиш.
— А казахи? — спросил старик.
— Казахи стоят раком перед Китаем и японцами.
— Так они ж тоже не платят репараций.
— Не платят! — затряс головой мужик. — И не будут!
— Чего ж они тогда раком стоят? — усмехнулся старик.
Мужик посмотрел на него своими пьяными выпученными глазами. И вдруг несильно ударил старика по лицу.
— Чего дерёсся-то? — Жена толкнула мужа локтем.
— А чего он? — Мужик с обидой посмотрел на старика.
В проходе между лавками зазвучала балалайка, ударили деревянные ложки и сиплый голос запел надрывно:
Говорит старуха деду:
«Я в Японию поеду!»
Что ты, старая пизда,
Туда не ходят поезда!
В вагоне вяло засмеялись.
— Ваня, спой чаво поновей! — раздался женский голос. Сиплый запел:
Мир в ДР давно подписан,
Хуй с войны сбежал, как вор!
Но японцами обдристан
Иссык-Кульский договор!
У жены Киото-сана
Из пизды торчит MARSANO:
Запасайся, Витька Ли,
Тебя снова выебли!
Вагон грохнул от смеха, раздались хлопки и одобрительный свист.
— Садитесь к нам, ребяты, нальём!
— Сюда копыта двигай, Ваня!
— Во, понял? А ты — раком! — мотнул головой пучеглазый мужик старику.
Тот жевал, уставившись в окно единственным глазом.
Старуха забормотала:
— Вот, Настёна, ты мине про свёклу пытала, когда сажать?
— Спрашивала, — пьяно подтвердила жена пучеглазого.