Наследие
Шрифт:
Жека с Герой наполнили ещё три тачки и так же виртуозно трижды вкатили аллигатора в печь.
Машинист продул цилиндры, дал гудок. Китаец на перроне поднял красный флажок. Паровоз двинулся и, пыхтя, стал потихоньку набирать ход.
Гера швырнул в тачку ломти, Жека полил их нефтью.
— Короче, — продолжил он, — разнесли наши по хатам инструкцию от смотрящего. Простую, бля, аж не ебаться: кто подпишется на бронепоезда, тем — пизда.
Гера повернул к Жеке своё всегда серьёзное лицо:
— И это
— А хули ещё? — спросил Жека и захохотал, обнажая гнилые, прокуренные зубы.
Гера снисходительно-недовольно хмыкнул.
Аля проснулась. Её неприятно трясли за плечо. Телу помешали как раз в тот момент, когда могло стать совсем хорошо, так хорошо, как давно не бывало.
— Билет! — спросил кондуктор с худощавым, измождённым лицом.
— Вот её билет. — Старуха взяла Алину руку с отсечённым пальцем и показала кондуктору.
— Она из Ши-Хо, — добавила напротив сидящая девочка, исподлобья глядя на кондуктора.
Остальные члены семьи пучеглазого мужика уже спали.
— В Цитайхэ ссажу, — бесстрастно заключил кондуктор. — Нет билета — нет пассажира.
— Креста на тебе нет! — закивала головой старуха.
— Есть, — спокойно возразил кондуктор. — А зайцев на поезде не держим. Инструкция.
— Мне над в Красноярско, — сказала Аля. — Там мамо подруго.
— В Хызыл Ч-а-а-ар? — протянул кондуктор. — Это, милая, двое суток пути, ежли без заносов поедем. Тридцать два юаня в четвёртом классе.
— У мень куртка живородо. — Аля расстегнула свою куртку.
— Натурой не беру. Запрещено. Пройдись по вагонам. Если наберёшь на плацкарту — доедешь. А нет, в Цитайхе — саёнара.
Кондуктор двинулся по вагону в обратную сторону.
— Вот тебе, дочка. — Старуха трясущейся рукой дала Але пол-юаня. — Ступай, попроси Христа ради.
Аля взяла монету и двинулась по проходу.
— Людь добры, подать на билето! — заговорила она, протянув здоровую руку.
Покалеченную руку она не показывала.
В двух вагонах четвёртого класса на Алю отреагировали вяло, большая часть пассажиров спала, несмотря на дневное время. Подал только один мужчина, тоже пол-юаня.
Перейдя через тамбур, Аля захотела писать. Она вошла в сортир и помочилась. Глянула на себя в зеркало. Показала себе свою руку с обрубком. Обрубок пальца вдруг заныл. Губы сами скривились, слёзы потекли.
— Мамо, видишь я? — спросила она у зеркала.
Вытянула из дырки салфетку, вытерла лицо, высморкалась.
И пошла в вагон третьего класса. Здесь было не чище, чем в тех двух, и людьми пахло ещё сильней. Лавки стояли в плацкартных отделениях, наверху виднелись спальные полки. Вагон был полон. На лавках сидели плотно, кто ел, кто игрался в умнице. Со спальных полок торчали ноги. Протянув ладонь, Алина побольше набрала воздуха, чтобы попросить милостыни погромче, но вдруг впереди раздалось громогласное:
— А теперь я вам, люди добрые, про Бога скажу! Бог наш молчанием велик! Храни Бога в душе, а совесть в сердце! Веруй в Богово, а не в чёртово логово! Богу не перечь, не буди невидиму картечь!
— От картечи, дед, Бог не укроет! — раздался мужской голос. — Во, смотри! Под Усть-Илимском! Была рука, стала решето! Химеры! Вольфрам!
— На Бога надейся, а ногу подволакивай! — возразил первый голос.
— Так у тебя ж ног-то нет, ёб твою! — раздался смех.
— Молись Богу, береги ногу! — возразил громкий голос.
— Да что-то ты не больно сберёг!
— Убогому Бог не помеха!
— Тебе — точно, дедушка!
Хохот стал сильнее. Аля подошла ближе. В проходе на низкой коляске, опираясь на пол двумя утюгами, стоял инвалид. Это был полный, широкогрудый старик с большой белой бородой, большим красным носом и выбритым черепом. На нём был старый поношенный ватник.
— На тебе, дед, поправляйся. — Двое протянули инвалиду мелочь, один — печенье.
Инвалид подставил шапку.
— Про Бога рассказал, таперича про пизду давай! — раздался пьяноватый голос.
Пассажиры засмеялись. Инвалид, не смутившись ни на секунду, заговорил своим зычным голосом:
— Жизнь и пизда — одна звезда! Пизда ушастой не бывает! На пизде дрова не возят, пизду в пизду не посылают! Пизда мужиком правит, а рубль — миром! На сухой пизде в рай не въедешь! От пизды пропиздью не отпиздишься! Свисти в пизду, да знай меру! Пизда без смазки, что без снега салазки!
Каждая пословица вызывала смех пассажиров. Когда инвалид закончил, слушатели одобрительно зааплодировали. В шапку полетела мелочь и куски еды. Воспользовавшись паузой, Аля снова набрала воздуху и громко, почти нараспев произнесла:
— Людь добры подайть сирот на билето до Красноярско!
Пассажиры на это не обратили внимания. Зато инвалид обернулся к Але. Его массивное лицо было обезображено страшной, багрово-розовой опухолью в синих прожилках, на большом носу торчало золотое пенсне с единственным треснутым стеклом.
— Ты откуда, конкурентка? — спросил дед своим зычным голосом.
— Мень во Влади в Ши-Хо забрато, там пальцо секли.
Аля показала руку. Инвалид молча осмотрел руку, потом Алю и одобрительно произнёс:
— Красавица!
Полные губы его исказились улыбкой, которой мешала опухоль.
— Много подали?
— Один юане.
— Негусто!
Дед огладил свою роскошную белую броду:
— Мой тебе совет, дочка, ты вот что…
Но в этот момент в вагоне раздалась оплеуха, за ней другая, и началась драка с женскими криками и мужской бранью.
— Это что такое?! — угрожающе воскликнул инвалид, оттолкнулся утюгами от пола и покатил по вагону к дерущимся.
В шестом плацкарте сцепились двое — парень в расстёгнутой солдатской гимнастёрке и мужик с небритым, обрюзгшим лицом. Мужик был пьян. Подруга парня и жена мужика пытались разнять дерущихся. Белобрысый мальчик плакал и бил парня, одна девочка вопила, другая кричала и ругалась матом.