Наследницы Белкина
Шрифт:
Колян немного развернул машину и включил дальний свет. Большое дерево было метрах в двадцати. Прохин уверенно показал на него и решительно отправился туда с лопатой.
Поставили машину так, чтобы светила под дерево. Колян взял вторую штыковую лопату, а Толяну досталась совковая — землю отгребать. Взялись за работу.
Через двадцать минут Прохин с Толяном только разогрелись, а Колян уже начал трезветь и злиться: руки, не привычные к работе, покрывались мозолями, спину ломило. Но попросить перекур ему показалось не по-мужски. Тем более что лопаты время от времени
— Ладно, перекур, — наконец разрешил Санек, и они расселись на траве.
— Больше у этого дерева копать не будем, — сделав пару затяжек, сообщил Прохин. — Там дальше еще одно большое дерево — у него, значит.
— Скоро найдем мы ее, родимую. Лежит, ждет своего часа… — мечтательно протянул Толян. — Я как глаза закрою, так и вижу ее: большую, стеклянную…
— «Ждет своего часа»! — передразнил Прохин. — Сейчас штыковой копать будешь. Не умеешь бабу приструнить — вкалывай!
— А что это Наталка-то такая бешеная? — поинтересовался Колян.
— Так это… я же как начну — так остановиться не могу, — опустил, засовестившись, глаза Толян. — Запои у меня. На работу не выхожу.
— Что же ты остановиться не можешь? Пацаны у тебя, семья…
— Надо мне. Душа просит, понимаешь? Наталка все деньги отберет, штаны отберет, чтобы из дому не убег. Я проснусь — а внутри все так и трясется, будто оборвется вот-вот. И плохо так. И стыдно, стыдно…
— Стыдно-то за что? — не понял Колян. — Ты же во хмелю всегда был тихий…
— Не знаю, за что… За себя стыдно. Так стыдно, что и глаза бы не открывал. И тут я как бухнусь на колени, прямо в одном исподнем, крестом себя осеню и молюсь. «Господи, — говорю, — раб я есть твой, и завсегда я на коленях перед тобою. Господи Иисусе Христе, прости меня грешнаго…» Надо это мне, понимаешь?
— Стыдно ему! — вклинился Прохин. — Совестливый нашелся!
Толян сник.
Колян молчал.
Санек сплюнул:
— Копать пошли.
Снова с азартом взялись за работу. И снова лопаты нет-нет да и звякали о камень. И все казалось — вот-вот, вот сейчас блеснет крутой стеклянный бок. Коляну ладони жгло немилосердно, но и бутыль найти хотелось. Первому. Вперед Прохина.
— Зря ты так с Веркой… — задумчиво обронил Толян, пыхтя и вытирая пот.
— Чего? — обрадовавшись поводу передохнуть, спросил Колян.
— Ну… Не признал ее… — Толян тоже выпрямился и оперся о черен лопаты. — У нее мечта была — тепловозы водить. Ее в техникум не взяли — баба! Двадцать лет путейщицей отработала. А все мечтала… Вот и пьет.
— Да?
— Да.
Какое Коляну дело было до чужих мечтаний? Ведь у него все сбылось. И будет сбываться долго-долго. Он даже и не мечтал ни о чем теперь.
Прохин продолжал копать, как будто за ним гнались.
— Че ты от меня хочешь? — вспылил Колян и вонзил лопату в землю по самый черенок. — Чего?
— Ничего… — пожал плечами Толян и тоже стал копать.
— Чу! Как будто где-то шумит?.. — остановился Прохин.
Остальные прислушались:
— Кого несет ночью на реку? — удивился Толян.
— Так, про бутыль молчим, — пригрозил Санек.
Но молчать было бесполезно. С подъехавшего трактора кулем вывалилась местная баба — Любка Гаврилова, жившая неподалеку от Верки.
— Толька, Сашка, а я думала, Верка брешет! А вы и впрямь самогонку искать побежали! — обрадовалась она, увидев в свете фар перекопанную вдоль и поперек землю. — А Верка как мне сказала, так я и не поверила. Не поверила, а Лешке своему сказала. А он сказал — брехня. А сам тихой сапой из дома слинял и на трактор. Вот, поганец, один хотел примазаться, — она погрозила кулаком так и не слезшему с трактора и при этих словах отвернувшемуся в сторону мужу. — Ну так эту тарахтелку за семь верст слыхать. А я думаю, брешет — не брешет, а мужа одного не спущу. Прыг к нему и намертво. Я же такая — уж ежели чего надумала, так меня не заворотить. Нашли бутыль-то али нет? А, не нашли, вижу. Так мы это — не с пустыми руками. С лопатами приехали. Где копать-то, Прохин? А то я думаю…
— Сама ты — тарахтелка! — не выдержал Санек. — Какая бутыль, какой самогон? Ты ваще че мелешь?
— А ты не хитри, не хитри, — подбоченилась Гаврилова и скомандовала мужу: — Слезай, Леха, копать будем. Мы тоже хотим…
— Это мой самогон! — снова перебил Санек.
— Ага! Значит, есть бутыль! — обрадовалась Гаврилова. — Копай, Леха.
— Мужики, — Леха спрыгнул с трактора, — может, я вам помогу?
Злой Прохин переводил взгляд с него на Любку, с Любки на Коляна с Толяном. Последние молчали, не зная, что сказать: бутыль была прохинская — пусть выкручивается.
Видя, что помощи не дождется, Санек буркнул:
— Копайте у того дерева, — махнул рукой дальше вдоль дороги и неприятно добавил: — Копай, Леха.
— Э-э нет! — снова включилась Гаврилова. — Вы только что у березки копали, а нам на рябинку показываешь. Если под березкой закопали, так и мы будем под березкой копать! Думал, проведешь нас, задарма работать отправишь да сам еще и поскалишься потом, ирод, а я… — но тут она осеклась, углядев растерянность на лице Прохина. — Так ты и не запомнил, какое дерево было? — ахнула Гаврилова. — Верно говорят: мужик — он вдаль глядит, а под носом ни черта не видит. Бутыль, бутыль! Бутыль он запомнил, а дерево — нет. Они же все разные! Тут и березки есть, и рябинки, и ольха, и даже вон там елка корявая. Так под каким батя твой самогонку закопал?
Прохин озадаченно молчал. А потом решительно выдал:
— Это была не елка!
— Уже лучше! — Коляну почему-то стало смешно: действительно, Гаврилова была права: деревья все разные, а они даже не подумали об этом.
— Че-то мне кажется, что ольхи тут раньше не было… — робко предположил Толян. — Берег сухой был, высокий, а она воду любит. Это теперича берег заболачивается — вот и ольха появилась…
— Ладно, ольха тоже отпадает, — согласился с его доводом Санек.