Наследник фараона
Шрифт:
Когда я вновь оказался в Мемфисе и Хоремхеб прочел мои глиняные таблички, он расхвалил мой дипломатический талант, и это меня немало удивило, поскольку он вообще не был склонен хвалить меня. Я не мог понять этого, пока не узнал, что военным кораблям Крита приказано вернуться домой. Газа вскоре перешла бы в руки Азиру, если бы война продолжалась, ибо без морского сообщения город был бы потерян. Потому-то Хоремхеб и превозносил меня и поспешил отправить в Газу много кораблей, груженных войсками, оружием и припасами.
Во время моего пребывания у Азиру царь Вавилона Бурнабуриаш отправил в Мемфис
Мы обсуждали также и государственные дела, и я заметил, что его глубоко тревожило возрастающее могущество хеттов. Жрецы Мардука предсказывали, что их владычество будет ограничено и не продлится и ста лет; затем они будут истреблены жестокими белыми пришельцами с запада. Это не слишком утешило меня, поскольку я был обречен жить в период их владычества. Я дивился, как это люди могут явиться с запада, где нет земли за исключением морских островов. Тем не менее, поскольку это предрекли звезды, следовало им верить; я повстречал в Вавилоне столько чудес, что охотнее верил звездам, чем собственным знаниям.
У посла было при себе отборное вино, привезенное с гор. Когда мы с наслаждением вкушали его, он сказал мне, что все растущее число знамений и предзнаменований всегда предвещает конец эпохи. Мы оба были убеждены, что живем на закате мира и впереди только ночь. Должно произойти много переворотов, многие народы будут стерты с лица земли, как это уже случилось с народом Митанни, и старые бога умирают прежде, чем нарождаются новые, и начинается новый цикл. Он настойчиво расспрашивал об Атоне, покачивал головой и поглаживал свою седую голову, слушая меня. Он признавал, что подобный бог никогда еще не появлялся на земле, и полагал, что сейчас это могло означать только начало конца; такого опасного учения еще никто никогда не исповедовал.
После приятного путешествия мы прибыли в Ахетатон, и мне показалось, что я стал мудрее с тех пор, как покинул его.
3
За время моего отсутствия головные боли вернулись к фараону и тревога подтачивала его сердце, поскольку он был уверен, что все, к чему он ни прикоснется, обречено на неудачу. Его тело горело, пожираемое огнем его видений, и таяло. Чтобы вдохнуть в него силы, жрец Эйе решил отпраздновать тридцатилетие его правления осенью, после жатвы, когда начнут подниматься воды. Не имело значения, что фараон царствовал значительно меньше тридцати лет, поскольку долго держался обычай, по которому фараоны отмечали эту дату произвольно.
Огромные массы людей прибыли на праздник в Ахетатон, и как-то утром, когда фараон бродил вдоль священного озера, двое убийц, вооруженных ножами, напали на него. На берегу сидел юный ученик Тутмеса, рисуя уток, ибо Тутмес заставлял своих учеников делать зарисовки с натуры, а не с моделей. Этот мальчик отражал удары негодяев своим стилетом, пока подоспевшая стража не схватила их; фараон отделался всего лишь легкой раной в плечо. Но мальчик погиб, и кровь его обагрила руки фараона. Вот так предстала перед Эхнатоном смерть. Среди осеннего великолепия своего сада он увидел кровь, струящуюся по его рукам. Он наблюдал, как смерть помутила глаза и изменила лицо мальчика, погибшего ради него.
Меня спешно позвали перевязать рану фараона, которая оказалась легкой, и таким образом я увидел двух убийц. У одного была выбрита голова и его лицо блестело от священного масла, а у другого были отрезаны уши за какое-то гнусное преступление. Связанные стражниками, они рвали свои путы, выкрикивали чудовищные проклятия во имя Амона. Их не остановило и то, что стражники били их по губам, пока не потекла кровь. Вне сомнений, жрецы заколдовали их, так что они не испытывали боли.
Это было тревожное событие, ибо никогда еще никто не осмеливался открыто поднять руку на фараона. Фараоны могли умирать неестественной смертью до положенного срока, но такую смерть замышляли втайне. То, что совершалось, совершалось потаенно, с помощью яда, или веревки, или удушения под циновкой — тем, что не оставляло следа. Как прежде, так и сейчас, череп фараона вскрывали против его воли. Но это было первым открытым нападением, и это нельзя было утаить.
Заключенных допросили в присутствии фараона, но они отказались говорить. Они открыли рот, только чтобы призвать на помощь Амона и проклясть фараона, хотя стражники били их по губам древками копий. Услышав имя этого бога, даже фараон пришел в такую ярость, что разрешил стражникам продолжать избивать их, пока лица этих людей не превратились в кровавое месиво и зубы не были выбиты. Заключенные все еще молили Амона о помощи, и фараон наконец запретил дальнейшее насилие.
Тогда они закричали с вызовом:
— Пусть они пытают нас, лжефараон! Пусть они переломают нам руки и ноги, ранят нашу плоть, жгут нашу кожу, ибо мы не чувствуем боли!
Они были так ожесточены, что фараон отвернулся, борясь с собой. Немного успокоившись, он горько устыдился того, что разрешил стражникам бить людей по лицу. Он сказал:
— Освободите их! Они не ведают, что творят.
Когда стражники развязали тростниковые веревки, пленники стали ругаться пуще прежнего. Они с пеной у рта вопили:
— Убей нас, проклятый фараон! Дай нам умереть во имя Амона, лжефараон, чтобы мы обрели вечную жизнь!
Осознав, что фараон намерен отпустить их безнаказанными, они вырвались из рук стражников и сразу же разбили головы о стены двора, так что их черепа треснули, и вскоре они умерли.
Все в золотом дворце знали, что отныне жизнь фараона в опасности. Его приверженцы удвоили охрану и не позволяли ему надолго исчезать из виду, хотя он, неизменно погруженный в печаль, желал побродить в одиночестве по своему саду и по берегу. Верующие в Атона воодушевились еще более пылкой преданностью, тогда как те, кто лишь притворялся верующим ради богатства и положения, стали опасаться за свои места и еще ревностнее служить фараону. Так что фанатизм усилился в обоих царствах и страсти кипели как из-за Атона, так и из-за Амона.