Наследник фараона
Шрифт:
В Фивах также были устроены церемонии и процессии в честь тридцатилетнего юбилея. Туда были свезены корзины золотого песка; страусовые перья, клетки с пантерами, жирафы, обезьянки и попугаи с блестящим оперением были доставлены по реке, чтобы народ мог лицезреть богатство и величие фараона и восхвалять его имя. Но жители Фив в молчании наблюдали, за праздничными процессиями. На улицах происходили драки, крест Атона срывали с одежды людей. Двух жрецов Атона избили до смерти, когда они неосмотрительно решились пробраться сквозь толпу.
Хуже всего, что свидетелями этого были иностранные послы, узнавшие также и о покушении на жизнь фараона. У посла
В эту пору фараон Эхнатон тяжко страдал, одолеваемый сомнениями; так поколебалась его вера, что временами он горько плакал, ибо его видения исчезли и Атон покинул его. Однако он извлек наконец пользу из покушения на него, черпая в этом новые силы и убежденность в том, что его миссия даже еще более высокая, чем прежде, а его труды еще важнее для жизни, поскольку гак много тьмы и страха в земле Египта. Он вкусил горький хлеб и отравленную воду ненависти, и хлеб этот не насытил его и вода не утолила его жажды. И ведь он верил, что им движет стремление к добру, когда усилил гонения на жрецов Амона и отправил в рудники тех, кто вслух произносил имя этого бога. Больше всех, конечно, пострадали люди простодушные и бедные, ибо тайная власть жрецов Амона была огромна и стражники фараона не осмеливались их трогать. Так ненависть порождала ненависть, и смута все разрасталась.
Не имея сына, фараон надеялся упрочить свой трон, выдав замуж двух старших дочерей, Меритатон и Анксенатон, за сыновей своих надежных приверженцев из числа придворных. Меритатон разбила кувшин с мальчиком по имени Секенре, который имел звание виночерпия фараона и верил в Атона. Этот восторженный пятнадцатилетний мальчик, погруженный в грезы, нравился фараону Эхнатону. Фараон разрешал ему примерять царские короны и назначил его своим преемником, поскольку потерял надежду иметь собственного сына.
Но Анксенатон разбила кувшин с десятилетним мальчиком по имени Туг, которому было пожаловано звание главного конюшего и надзирателя за царскими строительными работами и каменоломнями. Этот хрупкий болезненный мальчик играл в куклы, любил конфеты и был послушным и покорным. В нем не было ничего дурного, но и ничего особенно хорошего, и он верил всему, что ему говорили, повторяя последние услышанные им слова. В этих мальчиках текла кровь высшей египетской знати, и, выдав замуж за них своих дочерей, фараон рассчитывал обеспечить себе и Атону поддержку двух именитых семейств. Мальчики нравились ему, потому что у них не было собственной воли; в своем фанатизме он не выносил ни чужих мнений, ни чужих советов.
Внешне все шло, как и прежде, но покушение на жизнь фараона было дурным знаком. Хуже того, он закрыл свои уши от людей и прислушивался только к своим внутренним голосам. Жизнь в Ахетатоне стала гнетущей; улицы были тише, люди смеялись меньше, чем обычно, и говорили вполголоса, словно какой-то тайный страх витал над Небесным Городом. Часто во время работы, погруженный в свои мысли под журчание водяных часов, я приходил в себя и, выглянув наружу, осознавал непривычную мертвую тишину города: ни один звук не доходил до меня, кроме звука моих часов, отмеряющих неизмеримое время. В такие минуты их журчание казалось зловещим, словно предназначенное время шло к концу. Затем коляски вновь проезжали мимо моего дома, и я видел разноцветные перья, развевающиеся над головами лошадей. С веселым стуком колес смешивались голоса слуг, ощипывающих птиц на кухонном дворе. Тогда я успокаивался и думал, что мне приснился дурной сон.
Тем не менее бывали спокойные, трезвые минуты, когда я понимал, что Ахетатон лишь прекрасная оболочка плода, съеденного изнутри червями. Радость померкла с течением времени, так что и веселье иссякло, и смех замер в Ахетатоне. Я начал тосковать о Фивах, и мне не было нужды выискивать предлоги для поездки — мое сердце доставляло мне их в избытке. Так бывало со многими, кто считал себя преданным фараону; одни покидали Ахетатон, чтобы взглянуть на свои владения, другие — чтобы женить или выдать замуж кого-то из родственников. Многие возвращались в Ахетатон, но не те, кто более не добивался благосклонности фараона и теперь делал ставку на тайную власть Амона. Я уговорился с Капта, что он пришлет мне кое-какие бумаги, свидетельствующие о необходимости моего присутствия в Фивах, чтобы фараон не мог помешать моему отъезду.
4
Как только я ступил на корабль, направлявшийся вверх по реке, моя душа словно освободилась от чар. Опять наступила весна, река спала, и ласточки носились над быстрыми желтыми водами. Плодородный ил покрыл поля, и фруктовые деревья были в цвету. Я спешил, исполненный сладким томлением весны, как спешит жених к своей любимой. Человек настолько раб своего сердца, что готов закрыть глаза на все неприятное ему и верить во все, о чем мечтает. Свободное от чар и ползучего страха Ахетатона, сердце мое ликовало, как птица, выпущенная из клетки. Трудно подчиняться чужой воле, как подчинялись все в Ахетатоне изменчивой, лихорадочной и гнетущей воле фараона. Для меня, его врача, он был всего-навсего человеком, и мне было труднее быть его рабом, чем тем, кто считал его богом.
Я радовался, обретя вновь возможность видеть своими собственными глазами, слышать своими ушами, говорить своим языком и жить согласно своей воле. Такая свобода отнюдь не была пагубна; скорее это сделало меня смиренным и смягчило горечь моей души. Чем дальше я был от фараона, тем отчетливее я видел его истинную сущность и желал ему добра. Чем ближе корабль подходил к Фивам, тем явственнее и живее всплывали в моей душе воспоминания и тем величественнее становились фараон Эхнатон и его бог.
Поэтому надежда и вера оставались во мне прежними, и я радовался, ощущая себя хорошим человеком, лучшим, чем многие другие. Если я должен быть честен с собой и жить по правде, то мне следует признать, что я казался себе лучшим человеком, чем сам фараон, поскольку не принес никому вреда по своей воле, не навязывал никому своей веры и в дни юности помогал больным, не требуя от них подарков. Следуя своим путем вверх по реке, я повсюду видел незримое присутствие бога фараона Эхнатона. Хотя давно пришла пора сеять, половина полей Египта оставалась невспаханной, незасеянной и бесплодной, если не считать сорняков и чертополоха, а паводок наполнил канавы грязью, и их никто не очищал.