Наследник фараона
Шрифт:
Увидев меня, она низко поклонилась и подняла руки, затем ступила вперед, чтобы коснуться моих плеч и щек, улыбнулась и сказала:
— Синухе, Синухе! Как же это случилось, что твои глаза стали такими ясными, и где же твой живот?
— Мерит, любимая из любимых! Мои глаза горят желанием и лихорадкой любви, а мое брюхо истаяло от уныния — так я спешил к тебе, сестра моя.
Вытирая глаза, она сказала:
— О, Синухе! Насколько же ложь слаще правды, когда ты одинок и твоя весна отцвела понапрасну! Но ты пришел, и весна снова здесь, и я верю всем старым сказкам.
Не буду более говорить об этой встрече, ибо мне следует сказать и о Капта. Его брюхо, конечно, не истаяло; он стал еще тучнее, чем прежде, и еще больше обручей позвякивало на его шее, запястьях и щиколотках, между тем как золотая пластинка,
— Да будет благословен день, когда мой господин вернулся домой!
Он повел меня в уединенную комнату и усадил на мягкую циновку, тогда как Мерит принесла нам все самое лучшее, что только мог предложить «Хвост крокодила», и мы веселились все вместе.
Капта дал отчет о моем имуществе и сказал:
— Господин мой Синухе, мудрейший из людей, ты хитрее, чем хлеботорговцы, а ведь мало кому удавалось их обойти. Прошлой весной ты хитро провел их, если даже не обошлось без помощи скарабея. Вспомни, что ты приказал мне распределить все твое зерно между поселенцами для сева, требуя от них только меру за меру, по каковой причине я и назвал тебя безумцем. И, если здраво судить, это был, конечно, безумный поступок. Так знай же, что благодаря своей хитрости ты стал вдвое богаче, чем прежде. Я уже не могу держать в голове стоимость твоего имущества, и меня очень донимают царские сборщики налогов, их наглость и жадность не имеют границ. Как только торговцы услыхали, что поселенцам дадут семена, цена на зерно тут же упала и упала еще больше, когда дошли вести о мире, поскольку тогда все стали продавать, чтобы освободиться от своих обязательств, приносивших торговцам большие убытки. Но в этот момент я купил по очень низкой цене зерно, которое еще не было даже собрано. Осенью я получил меру за меру, как ты и велел, и таким путем вернул себе свой прежний запас. С полным доверием я скажу тебе, господин, что зерно поселенцев не хуже любого другого и не приносит вреда никому. Полагаю, что жрецы и их приверженцы тайно окропили кровью зерно в закромах, так что оно стало крапчатым и приобрело дурной запах. С наступлением зимы цена на зерно вновь поднялась, потому что Эйе именем фараона после заключения мира отправил зерно в Сирию, чтобы вытеснить вавилонское зерно с сирийских рынков. Поэтому цена никогда еще не была столь высокой, как сейчас. Наши доходы огромны, и они еще возрастут, если мы придержим наши запасы. Следующей осенью в страну придет голод, потому что поля поселенцев невспаханы и незасеяны; рабы бегут с полей фараона, а земледельцы прячут зерно, чтобы его не отняли у них и не отправили в Сирию. По всему этому я не могу сделать ничего больше, как только вознести за тебя хвалу небесам, господин, ибо ты хитрее меня, хотя я считал тебя безумным.
В большом возбуждении он продолжал:
— Я восхваляю такие времена, когда богатые богатеют, хотят они того или нет. Эго, конечно, очень странные времена, ибо теперь золото и серебро текут ниоткуда в мои ящики и сундуки. Продажа пустых кувшинов принесла мне не меньшую прибыль, чем зерна. Повсюду в Египте есть люди, скупающие самые разнообразные пустые кувшины, и, услышав об этом, я нанял рабов за сотню, чтобы они скупали кувшины. Люди отдавали им свои старые кувшины просто так, лишь бы убрали эту вонь со двора. Если я скажу, что этой зимой продал тысячу раз по тысяче кувшинов, я, может, слегка преувеличу, но не очень.
— Какой же дурак покупает пустые кувшины? — спросил я.
Капта лукаво подмигнул мне своим единственным глазом и сказал:
— Покупатели утверждают, что в Нижнем Царстве открыли новый способ сохранять рыбу в соли и воде. Вникнув в это дело, я узнал, что эти кувшины отправляют в Сирию. Корабли выгружают их в Танисе и в Газе тоже, откуда их караванам и переправляют в Сирию. Что делают сирийцы со всем этим — загадка. Никто не может понять, зачем они скупают старые кувшины по цене новых.
Рассказ Капта о кувшинах был удивителен, но я не стал ломать над ним голову; вопрос зерна был одним из самых важных для меня.
Когда я выслушал полный отчет Капта, я сказал ему:
— Если надо, продай все, что у тебя есть, и купи зерно; купи все запасы, какие можешь, все равно, за какую цену. Не покупай еще не собранного зерна, а купи лишь то, что ты видишь своими глазами и что можешь потрогать руками. Обдумай также, возможно ли вернуть то, что уже отправлено в Сирию морским путем, ибо хотя фараон по условиям мирного договора обязан послать туда зерно, но Сирия всегда может ввезти зерно из Вавилона. Верно то, что осенью голод придет в землю Кем. Так пусть будет проклят тот, кто продает зерно из житниц, чтобы обставить вавилонских торговцев зерном!
В ответ Капта стал снова расхваливать мою мудрость:
— Ты хорошо говоришь, господин. Когда эти дела придут к счастливому концу, ты станешь самым богатым человеком в Египте. Думаю, что смогу купить еще зерна, хотя и по ростовщическим ценам. Но человек, которого ты проклял, это явно жрец Эйе, продавший зерно в Сирию тотчас по заключении мира, пока цена была еще низкой. По своей глупости он продал достаточно, чтобы обеспечить Сирию на много лет, потому что Сирия заплатила сразу и вдобавок золотом, а ему нужно было много золота для празднования годовщины фараона. Сирийцы не продадут его нам обратно, ибо они хитрые торговцы, и скорее всего они подождут, пока мы начнем считать золотым каждое хлебное зерно. Лишь тогда они снова продадут нам его и так перекачают все золото из Египта в свои сундуки.
Но вскоре я забыл и о зерне, и о голоде, который грозил Египту, и о будущем, скрытом во тьме, ибо закат уже давно бросил на Ахетатон свой кроваво-красный отблеск. Я смотрел в глаза Мерит, и сердце мое упивалось ее красотой, и она была слаще вина для моих уст и благоуханней бальзама. Капта ушел, и она расстелила для меня свою циновку. Я, не колеблясь, называл ее теперь сестрой, хотя прежде полагал, что никогда уже не назову так ни одну женщину. Она держала мои руки в темноте, и я чувствовал на своей шее ее дыхание, и в душе моей не было от нее тайн, и я говорил с ней без притворства и лжи. А она свою тайну хранила глубоко в сердце, и я так и не отгадал, что это могло бы быть. Подле нее я не чувствовал себя чужим в этом мире, ибо она была моим домом, а ее поцелуи прогоняли мое одиночество — и все же это был лишь мимолетный мираж, который был нужен, чтобы мера моего опыта исполнилась.
В «Хвосте крокодила» я вновь увидел маленького Тога, и вид его согрел мне сердце. Он обвил своими ручонками мою шею и назвал меня отцом, и я был очень растроган, что он меня помнит. Мерит сказала мне, что его мать умерла и она взяла его к себе, поскольку, позаботившись об его обрезании, она, согласно обычаю, обязана и вырастить ребенка, если родители не смогут этого сделать. Тот чувствовал себя совсем как дома в «Хвосте крокодила», завсегдатаи которого очень привязались к нему и носили ему подарки и игрушки, чтобы угодить Мерит. Меня он совсем очаровал, и все время моего пребывания в Фивах он был со мной в доме медеплавильщика. Мути была в восторге от этого, а я, следя за его играми под ветвями сикомора и слыша его возню и споры с детьми на улице, вспоминал свое детство и завидовал ему. Ему так нравилось здесь, что он и ночи проводил со мной, и для собственного удовольствия я начал учить его, хотя он еще не достиг школьного возраста. Он оказался смышленым, быстро выучил знаки и буквы письма, и я решил платить за его образование в лучшей школе Фив, которую посещали дети высшего сословия. Это доставило Мерит большую радость. Мути никогда не надоедало печь для него медовые пряники и рассказывать ему сказки. Теперь получилось, как она хотела: в моем доме был сын, но не было жены, которая придиралась бы к ней или ошпаривала ей кипятком ноги, как обычно поступают жены, поссорившись со своими мужьями.
Я мог бы быть счастлив, но в это время в Фивах были беспорядки, на которые я не мог закрыть глаза. Ни дня не проходило без стычек на улицах, и бесконечные споры вокруг Амона или Атона кончались кровопролитием и проломленными головами. У стражников фараона и должностных лиц было много работы, ибо ежедневно мужчин, женщин и детей связывали веревками и доставляли на пристань, чтобы отправить на принудительные работы в поля фараона и даже в рудники ради Атона. Но их отправляли не так, как преступников, ибо люди, собравшись на причале, приветствовали их и осыпали цветами. Узники поднимали связанные руки и говорили: «Мы скоро вернемся!» А другие кричали: «Воистину мы скоро вернемся, чтобы отведать крови Атона!» Боясь народа, стражники не решались заткнуть им рот и не били их, пока корабли не отплывали от причала.