Наследник фараона
Шрифт:
Когда фараон решил построить гробницы для себя и своих придворных и подарить гробницу каждому из своих приверженцев, тем, кто будет жить с ним в Небесном Городе и кто веровал в Атона, он вознамерился также возвести Обитель Смерти за пределами города, дабы тела тех, кто умер в Ахетатоне, можно было сохранить навсегда. Для этой цели он вызвал из Фив самых искусных бальзамировщиков и мойщиков трупов. Они прибыли по реке на черном судне, и ветер разносил смрад, идущий от них, так что люди прятались по домам, повесив головы и вознося молитвы Атону. Многие также молились прежним богам и творили священные знаки Амона, ибо, когда они ощущали смрад, разносящийся от мойщиков трупов, Атон казался им слишком далеким и их помыслы обращались к прежним божествам.
Бальзамировщики сошли с судна на берег со всеми своими принадлежностями,
Когда мы немного поговорили о его работе, я спросил:
— Рамос, друг мой, не проходила ли через твои руки красивая женщина, которую доставили в Обитель Смерти во время беспорядков и имя которой, как мне кажется, было Нефернефернефер?
Он посмотрел на меня, откинулся назад и, мигая, как черепаха, сказал:
— Сказать по правде, Синухе, ты первый из известных мне людей, кто когда-либо называл мойщика трупов своим другом. Я очень тронут, и, конечно, это очень важные сведения, раз ты так обращаешься ко мне. Ведь это не ты ли доставил ее к нам однажды темной ночью, закутанную в черный плащ как покойницу? Ибо если это был ты, то мойщикам трупов ты не друг, и если они прослышат об этом, они проткнут тебя отравленным ножом, и тогда ты умрешь самой ужасной смертью.
Я содрогнулся от его слов и сказал:
— Кто бы ни доставил ее к вам, она заслужила свою участь. Однако, судя по твоим словам, я полагаю, что она не была мертва, а очнулась в руках мойщиков.
Рамос отвечал:
— Наверняка эту ужасную женщину вернули к жизни, хотя, почему это известно тебе, мне лучше не думать. Она очнулась, ибо такие женщины никогда не умирают, а если уж и умрут, их надо сжигать, чтобы они никогда и не возвращались. Узнав се, мы дали ей имя Сетнефер: дьявольская красота.
Мною овладело страшное подозрение, и я спросил:
— Почему ты говоришь о ней так, словно ее больше нет? Разве ее нет уже больше в Обители Смерти? Мойщики поклялись, что будут держать ее там семьдесят раз по семьдесят дней.
Рамос загремел своими ножами и пинцетами, и я понял, что он ударил бы меня, если бы я не принес ему кувшин самого лучшего вина из погреба фараона. Он только ощупал пальцем запылившуюся печать и сказал:
— Мы не питаем к тебе злобы, Синухе; ты для меня как родной сын, и я хотел бы, чтобы ты провел всю жизнь в Обители Смерти и перенял бы мое искусство. Мы бальзамировали тела твоих родителей, как бальзамируют лишь тела знатных людей, и не пожалели лучших масел и бальзамов. Почему же тогда ты так дурно поступил с нами, доставив к нам живой эту ужасную женщину? Знай же, что до ее появления мы вели простую, полную трудов жизнь, наслаждаясь пивом, и обогащались, воруя у умерших драгоценности независимо от их пола и положения, а также продавая чародеям органы, нужные им для колдовства. Но с появлением этой женщины Обитель Смерти стала подобна хаосу в преисподней. Мужчины резали друг друга ножами и дрались, как бешеные псы. Она украла у нас все наше состояние — все золото и серебро, которое мы накопили за годы и спрятали в Обители Смерти; она не пренебрегала и медью. Она забрала даже нашу одежду, ибо, лишив молодых людей всего, что они имели, она заставила их грабить таких стариков, как я, чью похоть уже нельзя было возбудить. Миновало всего тридцать раз по тридцать дней, и она дочиста обобрала нас. После этого она учила, забрав с собой все свое богатство, а мы не могли помешать ей, ибо если бы кто-то стал на ее пути, ему воспротивился бы другой ради ее улыбки или прикосновения ее пальцев. Так она лишила нас и нашего достояния, и нашего покоя. У нее было к тому времени не менее трехсот дебенов золота, не говоря о серебре и меди, полотне и бальзамах, которые мы годами по обычаю крали у мертвых. Она пообещала вернуться к нам через год, чтобы посмотреть, много ли мы успели накопить за это время. Теперь в Обители Смерти крадут больше, чем когда бы то ни было; сверх того, мойщики научились воровать друг у друга, а не только у трупов, так что мы совсем лишились покоя. Надеюсь, ты понял, почему мы прозвали ее Сетнефер, ибо она необычайно прекрасна, хотя ее красота от Сета.
Только теперь я понял, каким ребячеством была моя месть, поскольку Нефернефернефер вернулась невредимой из Обители Смерти, еще богаче, чем была, и, как я полагаю, не испытала никаких дурных последствий от своего пребывания там, кроме запаха, пропитавшего ее тело и некоторое время мешавшего ей заниматься ее ремеслом. Моя месть разъела мою собственную душу, а ее оставила невредимой. Узнав это, я понял также, что месть не дает никакого удовлетворения. Ее сладость коротка, и она оборачивается против мстителя, пожирая его сердце как пламя.
Книга XI
Мерит
1
Каждый видел, как утекает вода из водяных часов. Точно так же иссякает человеческая жизнь, хотя меру ее определяет не вода, а события. Эту глубокую мысль постигают лишь в старости, когда время для человека уходит в никуда в своем однообразии. Один-единственный день в насыщенное событиями время оставляет на человеке свой след и может казаться дольше, чем год однообразного труда, который не задевает его сердца. Я познал эту истину в Ахетатоне, где мое время текло спокойно, как воды Нила, и моя жизнь казалась кратким сном — прекрасной, ускользающей песнью. Десять лет, проведенные мною под сенью фараона Эхнатона в золотом дворце нового города, были короче любого года моей юности, всегда насыщенного путешествиями и переменами.
В Ахетатоне я не почерпнул ни мудрости, ни знаний; точнее, я пользовался тем, что приобрел в стольких странах; так выживает зимой пчела благодаря припасенному ей меду. И все же, как бегущая вода меняет форму камня, так и время, может быть, изменило мое сердце, впрочем, это мне неизвестно. Я был менее одинок, чем прежде. Вероятно, я стал спокойнее, не так доволен собой и своими талантами, хотя и не требую, чтобы этому поверили; это объясняется тем, что Капта уже не жил со мной, а был в далеких Фивах, где управлял моим имуществом и «Хвостом крокодила».
Город Ахетатон, погруженный в грезы и видения фараона, был равнодушен к внешнему миру. Все, что происходило за каменной оградой города, казалось ненастоящим и иллюзорным, как лунные блики на воде. Единственно реальным было то, что происходило в самом городе Ахетатоне. И все же, оглядываясь теперь назад, замечу, что истина крылась в ином: это Ахетатон и его жизнь были призрачны и обманчивы, а реальны — голод, страдания и смерть за его пределами. Поскольку все неприятное скрывали от Эхнатона, то любое дело, непреложно требующее его участия, представляли ему не таким, каким оно было, а в смягченном и подслащенном виде, при этом проявляли особую деликатность, опасаясь, как бы он снова не заболел.
Все это время жрец Эйе правил в Фивах как правая рука царя. Полностью полагаясь на Эйе, своего тестя и человека с непомерным честолюбием, фараон забывал о скучных и неприятных обязанностях. Эйе был истинным правителем Двух Царств, так как все, что касалось жизни простых людей — крестьян или горожан, зависело от него. Поскольку Амон был свергнут и, кроме Эйе, у фараона больше не было, соперников, всем распоряжался Эйе, который полагал, что волнения скоро улягутся. Для него ничего не могло быть лучше города Ахетатона, державшего фараона так далеко от Фив. Он делал все возможное, собирая средства, чтобы построить и украсить его, и постоянно посылал туда щедрые дары, стремясь сделать Ахетатон еще привлекательнее для фараона. Мир мог бы снова воцариться и все вернулось бы на крути своя — только не для Амона, — не будь фараон камнем преткновения для Эйе.