Наследники Великой Королевы (др. изд.)
Шрифт:
— Вы ее знакомый?
— Да, — ответил я, хотя и понимал всю опасность такого признания. — Вот я даю вам еще одну монету. Пропустите меня к ней, любезный.
Он быстро сжал пальцы и беспокойно оглянулся.
— Мне не нужны неприятности. Приказано никого к ней не пускать. Что вы задумали?
— Не знаю, — в отчаянии ответил я. — Она здесь томится в одиночестве. Мы из одного города и вместе выросли. Я хочу чтобы перед смертью она увидела хотя бы одно знакомое лицо.
— Это все? — Он сунул деньги в карман своего кафтана, знаком предложил мне войти и закрыл за мной дверь.
Мы стояли в узком коридоре, пропахшем обмылками. Несколько ступенек вели ко внутренней двери.
— А теперь послушайте меня, молодой человек, — сказал он, — с женщиной этой увидеться вам нельзя. Я получил приказ и нарушить его не могу. Я не пропустил бы вас к ней, будь вы даже член Тайного Совета или епископ Кентерберийский. Да и пользы от этого не было бы никакой — девчонка так перепугана, что на нее жалко смотреть, и госпоже Криппс с трудом удалось привести ее в себя с помощью бренди и нюхательных солей. Но вот что я могу сделать для вас: я могу попросить Деррика выйти к вам. Быть может таким способом вы и сумеете хоть как-то помочь бедной девчонке. Коли дадите мне еще одну монету, я вам его позову.
Деррик было имя палача. Он уже столько подвизался на своем ужасном поприще, что люди стали называть его именем любые приспособления для поднятия тяжестей. Мне отнюдь не улыбалась мысль беседовать с этим суровым служителем закона, но так как больше ничего для Энн я сделать не мог, я стал ждать.
Господин Деррик оказался угрюмым субъектом с редеющей рыжей шевелюрой и странной манерой говорить. Говорил он очень медленно, безо всякой интонации, ровным голосом.
— Что привело вас сюда? — спросил он. Впечатление было такое, будто ученик читает упражнения из учебника иностранного языка.
— Я пришел сюда для того, чтобы узнать, не могу ли я что-нибудь сделать для… для узницы. Мне не разрешили увидеться с нею, но я подумал, что быть может, есть способ… как-то облегчить ее участь.
— Кое-что для нее можно сделать, — сказал он, окидывая меня холодным взглядом. — Да, кое-что сделать можно. У вас есть деньги?
Я вложил ему в руку три соверена. Больше золота у меня с собой не было. На лице палача впервые появилось выражение какого-то интереса.
— Теперь послушайте меня, молодой человек. Я знаю свое ремесло. Если я сделаю так, что узел петли окажется точно под ее левым ухом и определенным образом установлю стойки виселицы, то одним рывком смогу сломать ей шейные позвонки. В этом случае смерть наступит мгновенно и будет почти безболезненной. Но если этого не сделать, смерть будет далеко не такой легкой, мой господин, далеко не такой легкой.
— Тогда во имя всего святого сделайте все, что в ваших силах! — воскликнул я. — Если все будет так как вы сказали, вы получите еще столько же. Но учтите, за вами будут наблюдать. Вы не получите золота, если допустите промашку.
— Никакой промашки не будет, — заверил он меня своим внушающим ужас монотонным голосом. — Если что-нибудь случится… хотя ничего случиться не может… меня подстрахует Грегори. Это мой помощник. Он повиснет у нее на ногах, и его вес в любом случае сломает ей позвонки. Это уж как пить дать.
Я понял, что если останусь в обществе палача еще хоть минуту, то мне станет дурно.
— В этом случае вы получите обещанные деньги, — с трудом пробормотал я и поспешил наружу.
Думаю, толпа заметила мою бледность и, должно быть, приписали это моему впечатлению, которое произвело на меня зрелище узницы, готовой принять смерть. Во всяком случае пока я протискивался сквозь толпу, все смотрели на меня с явным интересом.
— Плохо себя чувствуете? — спросил меня кабатчик в первой же таверне, которая попалась на моем пути.
— Бренди! — приказал я.
Он поставил передо мной стакан со спиртным.
— Отличное предстоит зрелище, — словоохотливо начал он, — будет на что посмотреть, верно? Мне-то самому не везет. Уже который год не могу выбраться и поглядеть на это своими глазами. В ярмарочные дни у нас самая выгодная торговля, вот я и не могу выйти из-за стойки. А как бы хотелось! Я бы отдал шиллинг или даже два лишь бы полюбоваться как эта желтоволосая маленькая ведьма будет болтаться в петле…
Я успел сделать лишь один глоток. Все остальное спиртное я выплеснул прямо в его ухмылявшееся лицо. Он еще выплевывал последние ругательства, когда я хлопнул дверью.
Я решил не идти в Тайберн. Сама мысль стать свидетелем казни Энн приводила меня в ужас. В то же время мне казалось, что я предам ее, если покину сейчас. Сам того не желая, я брел по дороге, по которой должна была проехать мрачная процессия. Окна всех домов были открыты, все крыши усеяны зеваками. В конце концов я направился к Сноу Хилл и там сумел вклиниться в густую толпу, собравшуюся у обочины. Ждать пришлось больше часа. Я старался не прислушиваться к разговорам, которые велись вокруг. Прямо передо мной стояли двое мрачных горожан. По эмблеме, вышитой на их рукавах, я понял, что это виноторговцы. Они довольно уныло обсуждали будущие виды на торговлю и с таким же пессимизмом толковали о предмете, который несомненно, волновал умы и прочих собравшихся: будут ли также наказаны злонамеренная графиня и ее супруг, или дело ограничится лишь казнью второстепенных участников этого преступления. Судя по их тону, они были весьма разочарованы тем, как действует английское правосудие.
Наконец кто-то закричал.
— Едут! — и толпа подалась вперед, все старались протиснуться поближе к дороге. Сначала появилась карета, в которой восседал шериф, довольно толстый мужчина, гордо сжимавший в руках жезл — символ своей власти. Шериф довольно редко сопровождал приговоренных к месту казни, и его сегодняшнее присутствие подчеркивало важность последнего акта трагедии Энн Тернер. Его карета была буквально засыпана цветами, но это, насколько я знал, не имело ни малейшего отношения к настоящей церемонии — просто шериф боялся чумы и считал, что цветы отгоняют заразу. Карету сопровождало несколько конных стражников. Следом дребезжала скрипучая разболтанная телега тоже в сопровождении стражи. Цветов на ней не было.
Энн сидела спиной к лошадям на покрытой плесенью вязанке соломы. Руки ее были связаны за спиной. Согласно жестокому обычаю веревка, на которой ее должны были повесить, была обмотана вокруг ее шеи, а конец ее свисал с телеги. По всему пути следования процессии улюлюкающие зеваки выскакивали на дорогу и тщетно пытались дернуть за конец веревки.
Энн была бледна и страшно худа. Она смотрела в небо и к счастью находилась в каком-то забытьи, не замечая неистовства толпы.
— Бедняжка! — произнесла какая-то женщина около меня.