Наследство Карны
Шрифт:
Может, она уже спит? Нет, он уловил за дверью какое-то движение.
Вениамин осторожно постучал.
— Войдите, — ответил едва слышный голос.
Он вошел, и его встретил полный недоверия взгляд.
— Олине сказала, что ты заболела…
Ханна не ответила. Его словно ударили в солнечное сплетение.
Вениамин исчез, остался доктор, он сел на край кровати и положил руку Ханне на лоб.
— Температура нормальная, — сказал он.
Она смотрела на него пустыми глазами.
— Ханна, — позвал он и погладил ее по щеке.
Она схватила его руку и сжала, словно тисками.
— Уходи! — сердито сказала она. — Да, я больна с тех пор, как в детстве увидела тебя с Элсе Марией у летнего хлева, — Думала, никогда не осмелюсь сказать тебе это. Но вот сказана. И теперь, когда твоя возлюбленная из Копенгагена приедет в Рейнснес, помни, что в Страндстедете больна Ханна.
Она как будто рухнула в пропасть, и это была его вина.
Вениамину стало тяжело, но он продолжал сидеть.
— Ханна? — шепнул он через несколько минут.
Она не ответила.
— Я мог бы сказать, что она вовсе не моя возлюбленная, и это была бы правда… Ты мне веришь?
— Нет!
— Хочешь снотворного?
— Нет.
Понимая, что это безумие, Вениамин сбросил сюртук и башмаки. Потом забрался к ней в постель. Просунул руку ей под голову и ждал, что она оттолкнет его. Она не оттолкнула.
Его обожгло ее тело под тонкой ночной сорочкой. Он повернулся к ней и обнял другой рукой.
— Помнишь, как мы маленькие спали в одной постели?
Она не ответила. Только закрыла глаза и отпустила его руку. Он двумя пальцами осторожно погладил ее запястье.
— Никто на свете не сделал для меня столько, сколько ты. Ты приехала встретить меня в Бергене. Я помню, как ты вдруг появилась там передо мной. И ты всегда так добра с Карной.
К ним заглянуло полуночное солнце. Оно перебралось через дорожный саквояж Ханны, стоявший в углу. Забралось на спинку кровати.
— Мне следовало рассказать тебе об Анне. Но я не решился. Не думал, что это так важно. К тому же ты рассердилась на меня, когда мы виделись в последний раз.
Он сознавал, что это звучит неубедительно.
— Ты сказал, что мне нужен жених, а сам…
— Это было глупо, — быстро перебил он ее.
Прикрыв глаза, она наблюдала за ним:
— Я не твоя собственность, хотя мы и выросли вместе.
— Я знаю, — согласился он.
— И ты не должен требовать, чтобы я всегда была у тебя под рукой, ведь ты скрыл от всех, что позвал сюда свою возлюбленную из Копенгагена.
— Ты права.
— Чего ты от меня хочешь, Вениамин?
Он глубоко вздохнул, время работало на него. Полуночное солнце достигло руки Ханны, лежавшей в желтом гнезде на одеяле.
— Во всем виноват я, — начал он. — Я запутался. Когда думаю, что мне придется всю жизнь прожить в Рейнснесе… Мне здесь тесно. Здесь нечем дышать. И всегда приходится плыть морем. У меня к нему не лежит душа. Я боюсь один идти под парусом в непогоду. Никогда не слышал, чтобы Андерс или кто-то другой боялись моря. Я живу здесь и мечтаю о другой жизни. Далеко отсюда. Господи, о чем я только не мечтаю! Даже о том, что могу стать известным специалистом. Разве это не глупо?
— Нет.
Он смотрел в ее расстроенное лицо. И в порыве благодарности за то, что она понимает его, чуть не сказал ей: «Давай уедем, Ханна! Давай вместе уедем отсюда!»
Но не сказал. И пустота, навалившаяся на него от этого, стала невыносимой. Тем не менее он как ни в чем не бывало продолжал лежать рядом с ней.
— Иди ко мне! — позвана она его.
Ее слова лаской коснулись его слуха, и он почувствовал на себе ее руки. Этого не могло быть. Но он рванулся ей навстречу. И все остальное исчезло.
Если доктор Грёнэльв по совету Олине и дал Ханне ночью снотворного, оно не сняло лихорадки. Напротив. Лихорадило их обоих. Они даже не потрудились запереть дверь.
Они спали, сплетясь друг с другом, словно крученая пряжа. И всякий раз, когда один шевелился, другой просыпался с мыслью:
Она тут, со мной!
Или:
Вениамин со мной, это не сон.
Наконец он оказался в своей комнате, и уже ничего нельзя было вернуть.
Раздеваясь второй раз за эту ночь, Вениамин закинул голову и попытался успокоиться. Тяжелое похмелье еще не покинуло его. Ханна еще была у него в крови. Ее запах окружал его, впитался в его кожу. Он хотел вытравить ее из себя. И вместе с тем дышал ею, словно она была животворным воздухом, окружавшим его, а не случайной встречей за какой-то дверью.
Вениамин пытался осознать случившееся. И в то же время упрямо отключал сознание. Все было правильно. Ханна всегда была частью его самого.
Но он никогда не думал, что она такая горячая, такая открытая и страстная. Сила, с которой она отдалась ему, была ничуть не меньше той, что вот уже четыре года удерживала его на расстоянии.
Ханна стала запретной частью его самого. Игрой, о которой никто не должен был знать. В нем пылало желание. Он мог бы сейчас кричать, петь, бесноваться. Лишним было только внимание окружающих, которого теперь было не избежать.
Вениамин не мог дождаться следующего раза. И это ожидание было не сравнимо ни с чем. Его желание было ненасытно, хотя еще совсем недавно он, кажется, утолил его. Оно делало Вениамина сильным. Он мог бы сейчас отправиться на своей лодке к больным, не проспав ни минуты.
Олине, сидя на табуретке, следила за кофейником. Она не разрешила служанкам подняться на второй этаж, где спали мужчины.
— Не шумите. Доктор не спал всю ночь из-за больного, и Ханна тоже еще слаба.
Карна прибежала из своей комнаты и получила большой кусок кренделя. Потом она залезла на стол у окна, чтобы не пропустить, как на Троицу над крышей хлева пролетят ведьмы.