Наследство Карны
Шрифт:
— Ханна, люди видели, как мы садились в лодку. Мы не виноваты, что разыгралась буря. — Вениамин заставил себя улыбнуться.
Ведь они шли к лодке мимо стольких домов, мимо стольких окоп!
— Все равно, я не хочу, чтобы нас видели вместе.
— Ты жалеешь, что поехала со мной?
Прошло немного времени. Кто, черт побери, хоть что-то знает о времени? Пока не поймет, что уже слишком поздно.
— Нисколько, даже если я теперь из-за этого умру от родов!
Она плюнула вслед своим словам, словно произнесла заклятие. Ее глаза были бездонны. Темные волосы стянуты в тугой узел и прикрыты шляпкой, высокие скулы блестели.
Обезумевшие чайки дрались из-за рыбы. Солнцу лишь изредка удавалось прорваться сквозь возмущенное небо. Ветер был попутный, как на заказ, чтобы добраться до бухты за церковью.
— Если я снова забеременею, ты встретишься со мной опять? Как теперь? — спросила Ханна.
Он не сразу понял смысл ее слов. У нее покраснела даже шея, но она упрямо не сводила с него глаз.
— Если ты снова забеременеешь? Что ты хочешь этим сказать?
— Я не хочу зачинать своих детей в блуде. Только я одна должна расплачиваться за свой грех.
Он долго пытался придумать ответ, в котором не было бы лжи.
— Нет, Ханна, больше нет! Но я ни в чем не раскаиваюсь.
Не подходя к берегу, он закрепил руль и перелез к ней на корму.
— Ханна, ты мне не чужая. Посмотри мне в глаза!
Они молча приникли друг к другу.
По пути домой Вениамином овладел страх.
Неужели Ханна все подстроила? Испортила репутацию и ему, и себе? А он? Выходит, он только ждал случая? Или — что еще хуже — ему следовало жениться на Ханне?
Анна не находила себе места от тревоги. Но стоило из-за бугра с флагштоком показаться его лодке, как ее тревога сменилась необузданной радостью.
Она накинула шаль и, смеясь сквозь слезы, бросилась ему навстречу.
Он обнял ее, но это был не он. Другой. Этот другой мужчина смотрел на нее со стороны и удивлялся, как она похудела.
Он же успокоил Вениамина — вряд ли это случилось за одну ночь.
А может, все объяснялось тем, что он все еще обнимал другую женщину?
Вениамину не хотелось думать об этом, но его мучила беспомощность от сознания, что он даже не заметил, как похудела Анна.
— Ты насквозь мокрый! — испуганно воскликнула она. — Я боялась, что ты утонул!
— Нет, обошлось и на этот раз. Но уж теперь я непременно займусь дорогой через горы, — пробормотал он.
Вечером, лежа рядом с Анной в кровати с пологом, Вениамин рассказал ей о непогоде, о ночи под лодкой, и после его рассказа все как будто очистилось.
Ханны там не было. Поэтому он даже не упомянул о ней.
— Как тебе одному удалось перевернуть лодку? — воскликнула она.
Этот другой посмотрел на Анну, поцеловал ее в нос, погладил по голове. И этот другой не испытывал ни малейших угрызений совести из-за того, что все обошлось без осложнений.
Глава 18
Дело шло к весне, но в Берлине стоял настоящий зимний мороз. Служанка весь день топила печи, пока стены прогрелись.
Дина держала в руках два письма. Одно — из Рейнснеса, другое — от знакомого адвоката.
Письмо из Норвегии дошло до Берлина быстро, другое шло на удивление долго. Оба были датированы 22 февраля 1878 года.
В старинном календаре этот день был отмечен камнем. В знак того, что именно в этот день святой Петр бросил на землю раскаленный камень, дабы земля согрелась и лед растаял.
Дина сидела перед большим зеркалом. В ее темных волосах блестели серебряные пряди, но морщины скорее угадывались, чем были видны. Словно кожа, научившись сопротивляться возрасту, покрыла лицо тонким защитным слоем.
Лишь когда, как сегодня, неприятности или чувства заставали ее врасплох, этот слой трескался и обнажал морщины.
Обстановка комнаты говорила о вкусе и любви к роскоши и в то же время казалась почти выхолощенной в своей простоте. Картины, в углу — виолончель, посредине комнаты — рояль. Над ним большая хрустальная люстра; люстра слабо позванивала, когда тремя этажами ниже открывалась парадная дверь или мимо дома проезжали пролетки.
Белая кафельная печь от пола до потолка занимала целый угол. Медная дверца была открыта, отблеск огня падал на строгий узор паркета.
Письмо от адвоката Дина сложила и спрятала в шкатулку под почтовую бумагу и конверты.
С другим подошла к одному из трех окон, выходивших на шумную улицу с липовой аллеей. Она открыла окно и высунулась в него.
День близился к вечеру, падал снег. До нее долетали топот копыт, звук торопливых шагов, стук колес и перекатывающихся бочек. С веток деревьев свисали солнечные лучи.
Дина высунула в окно руку с письмом, и оно мягко затрепетало среди снежинок.
К парадному подошел высокий мужчина.
Она помахала ему письмом.
Аксель не смотрел вверх, поэтому она сунула в рот два пальца и свистнула. Он тут же поднял голову, снял шляпу и махнул Дине.
Она подняла руку и уронила письмо вниз. Серьезно и молча выпустила его из руки, и они оба следили, как оно летело по воздуху.
Аксель поставил на землю докторский чемоданчик и попытался схватить падающий листок. Он бросился к нему всем своим крупным телом, но не поймал, лишь сделал несколько нелепых прыжков.
Слабый ветер, играя, держал письмо в воздухе и позволял снежинкам медленно скользить по бумаге. Чернила расплылись прежде, чем оно намокло и отяжелело настолько, что наконец упало на землю.