Наследство одной ведьмы
Шрифт:
Нажал две кнопки — включил компьютер. Дождался приглашения, ввел пароль и имя подсмотренные двумя днями раньше.
Сеть была замкнутой, и чтоб не бегать каждый раз из комнаты в комнату нашли программу, которая рассылала сообщения по сети.
Именно ее я и запустил.
Я размял пальцы и коснулся клавиш, набрал адрес.
Что-то родное и проснулось в моей душе. Я, кажется, не говорил что до войны я работал клоподавом. Иными словами — телеграфистом.
— Привет, — отбил я.
Я ожидал крика, шагов по лестнице. Но нет,
И ответ, появившийся на экране был для меня неожиданностью:
— Привет.
Вечная проблема — что сказать второй фразой при знакомстве. Какая сегодня погода? Да достаточно посмотреть в окно. Который час? Так часы висят на экране. Как пройти в библиотеку? А что делать, если ответит? Идти по указанному направлению? Спросить — кто ты? Но ведь я и так знал. Я неделю только то и делал, что лез в ее жизнь. Ну что же, сформулируем вопрос иначе:
— Кто я?
— Никто, — был ответ.
— Ну а кто говорит тогда с тобой? Неужели меня нет?
— Тебя нет, — согласилась она, — ты вирус в компьютере, ты — случайные помехи на линии.
— А может, я все же существую.
Я задумался, размял пальцы. Страдают ли призраки отложением солей? Вряд ли — но мои пальцы отвыкли от клавиатур. Хотя, о прогресс, клавиши телетайпов «Telefunken» и «Tesla», на которых мне приходилось работать, нажимались трудней.
Наконец, я придумал что ответить:
— Тогда зачем ты пришла?
Надо отметить, что набирала она гораздо быстрей меня. На то была еще одна веская причина — последний раз я печатал семьдесят лет назад на машинке с немецкой раскладкой. Здесь раскладка была другая. Но я знал — еще немного я и привыкну. Ведь я имперский клоподав — мой телеграфный адрес «parabellum»…
Пришел ответ:
— Посмотреть в глаза своему безумию.
— Отлично! — набрал я. — Я не стану отводить взгляд. Сама подойдешь, или мне зайти?
Я тут же отправил, даже не вникая в смыл написанного. И лишь когда сообщение было в пути, подумал: не стоило так расставлять акценты.
Но выбор сделан, камень брошен.
Я поднялся с места, по пандусу спустился на первый этаж аудитории, вышел в коридор.
Именно там мы и столкнулись.
В полутемном коридоре, который из-за своей ширины и длины именовался Бродвеем, мы сделали то, чем минутой раньше грозились друг другу — посмотрели один одному в глаза.
Я бежал, бежала и она. Мы вылетели — она из двери, я из стены и я просто проскочил через нее.
Мы остановились, обернулись, стали лицом к лицу, смотрели в глаза. И вот оно! Я видел свое отражение в ее зрачках. За моей спиной было метров триста коридора, но ее зрачки были маленькими — она смотрела на меня.
Я сделал полушаг назад и вправо. Она зеркально повторила мое движенье.
— Привет! — сказал я.
— Уже здоровались, — ответила она.
— Видишь, я существую и без проводов. Кто я?
Мы кружили, рассматривая друг друга, будто танцевали — каждый с собственной тенью.
— Ты легкое расстройство рассудка. Ты плод воображения.
— Чьего? Твоего? Или своего?
Я был сильней, я был готов к нашей встречи — ведь все же это был второй человек, который мог меня видеть. Она же видела первого в своей жизни призрака.
И конечно же она не выдержала:
— Уйди, — сказала она. — Ты силен ночью, ибо ты сон. Но попробуй явиться днем! Уйди! Изыди!
Затем она осенила меня крестным знаменем.
И я сделал то, что она просила. На пятках повернулся через левое плечо и ушел в ближайшую стену.
Я сделал, что она просила. Но не из-за крестного знамения — я могу зайти в церковь, потушить свечку, пройти сквозь алтарь — и мне ничего не будет.
Не буду утверждать, что Бога нет. Напротив, я верю в него всем сердцем, хотя становиться на колени, бить поклоны, возносить молитвы — определенно не мой стиль. Бог есть — по крайней мере у меня в душе. И пока он есть там — он будет вездесущим, в том числе и на небесах. И мне кажется, что там, вверху кто-то ко мне очень хорошо относится.
Свечка же — это такой пустяк, я потом отдам с процентами.
Я ушел по ее просьбе, но не против своей воли.
Дать ей спокойствие до утра, даже до понедельника, чтоб она выспалась в теплой постельке до такой степени, чтоб поняла — вокруг нее реальность, и если мир ущипнет за попку, будет синяк и будет довольно больно.
Больше чем на двое суток я оставил ее в покое.
В выходные институт замирал, запертый за периметром забора. Из трех проходных работала только одна, да и та в полсилы.
В воскресенье пошел дождь — погода стояла славная и выбрался погулять. Всю жизнь мечтал выходить сухим из воды…
Потом отправился в библиотеку — в каморке лаборант оставил открытой том Иосифа Флавия «Об иудейской войне». Уже давно я пытался восполнить пробел в знаниях и все же узнать, как был разрушен Иерусалим.
Спать лег рано, почти с закатом, но долго не мог заснуть.
Я долго успокаивал, что даже если просплю, в запасе есть все остальные дни недели, что я легко наверстаю. И вообще — проспать я не смогу, потому что я призрак и сплю мало…
… И конечно же проспал…
Место в катакомбах института, которое я избрал своей резиденцией, находилось в тридцати метрах под землей.
Там было тихо и темно — идеально для призрака, страдающего бессонницей. Когда-то здесь оборудовали бомбоубежище на случай атомной войны для ректората, обставили шикарной мебелью. Но власть поменялась, чертежи, и планы, как водиться, потерялись, хотя электрики так и не обесточили это убежище.
Я проснулся нехотя и с мыслю, типа: «кстати а который сейчас час». В убежище хронометры имелись в избытке, но все они остановились лет тридцать назад, а завести их я не имел сил.