Наследство Пенмаров
Шрифт:
Наконец я почти с радостью вернулся в школу на летний триместр. Мне до смерти надоело, что Филип постоянно пытается занять мое любимое дерево, что Филип прорыл яму (он назвал ее шахтой) рядом с ручьем и загрязнил пруд, где я пускал кораблики, что Филип считал Алленгейт паршивым местечком по сравнению с Корнуоллом или Корнуолльским Оловянным Берегом. Мне надоело слушать истории о Корнуолле, и я вскоре решил, что никогда, ни при каких обстоятельствах не поеду туда. Но мама сказала мне, что поскольку Корнуолл был их домом,
Раз в неделю, когда их мама присылала письмо, они получали новости из Корнуолла; папа читал письмо вслух после завтрака, хотя мы с Уильямом, конечно, не оставались слушать. Каждое воскресенье после посещения церкви они усаживались писать ей ответы, и Мариана зевала и говорила: «Какая скука! Что же мне написать?» — а Жанна приносила цветные карандаши и рисовала домик, солнце и деревце; Филип исписывал один лист тупым карандашом, а Хью писал: «Дорогая мама! Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь. Я хорошо себя чувствую. К сожалению, новостей у меня нет. С любовью, Хью».
Только Маркус писал такие письма, какие я бы и сам написал своей маме. Он исписывал два листа своим крупным, щедрым почерком и всегда заканчивал письмо словами: «Мы все по тебе очень скучаем и ждем не дождемся, когда снова тебя увидим. С огромной любовью, твой преданный сын Маркус».
Я присоединялся к их писаниям и писал письма своему лучшему школьному другу, а иногда бродил вокруг стола и тайком заглядывал им через плечо, чтобы посмотреть, что они написали.
В конце августа еженедельное письмо из Корнуолла не пришло. Вместо этого письмо пришло папе, и все Касталлаки сразу решили, что их мать написала ему, чтобы попросить разрешения на встречу с детьми.
— Может быть, папа разрешил ей приехать сюда, — сказал Маркус, озабоченно глядя на письмо, дожидавшееся папу на столе, накрытом для завтрака. — Я знаю, что официально ей не позволено видеться с мальчиками, но если бы папа согласился, то приказ судьи не имел бы значения. А папа никогда не говорил, что не позволит нам с ней видеться. Он только сказал, что нам нельзя с ней видеться «некоторое время». Как вы думаете, «некоторое время» может означать семь месяцев? Прошло семь месяцев с тех пор, как я ее видел в Корнуолле. Может быть, он даже разрешит нам поехать повидаться с ней в Корнуолл!
— Какая тоска! — воскликнула Мариана. — Поездка в Пензанс так ужасно скучна! Я, наверное, не поеду.
— А я поеду, — сказал Хью.
— И я, — эхом откликнулась маленькая Жанна.
Мы все посмотрели на Филипа. Он молчал. Глаза его горели, как два голубых пламени на напряженном бледном лице.
Папа вскрыл письмо, как только вошел в комнату. На его лице не было никакого выражения. Мы все с жадностью смотрели на него, а когда мама вошла в комнату, я заметил, что она тоже на него смотрит. Он дочитал письмо и тоже посмотрел на нее.
Она сказала:
— Это…
— Да, — сказал он. Аккуратно сложил письмо и сунул его в бумажник. Больше он не сказал ничего.
— Ах, Боже мой, — рассеянно произнесла мама, — я же забыла кое-что сказать Эдит. Простите.
— Папа, — слабым голосом спросил Маркус, когда она вышла, — мама… мама приезжает? Мы ее увидим?
Удивленный, он взглянул не него. Я почти почувствовал, как Касталлаки затаили дыхание.
— Ах, Боже мой, нет, — непринужденно сказал он. — Ваша мама сейчас слишком занята, чтобы ездить с визитами. У нее только что родился ребенок.
Наступила абсолютная тишина. Все молчали.
— Еще один мальчик, — сказал папа. — Ваш братик.
Мы все на него посмотрели. Я с любопытством заметил, что Уильям положил нож и вилку. Папа налил себе кофе.
— Еще один мальчик? — спросила обрадованная Жанна. — Как мило! А Элизабет уже знает?
— Нет, еще нет. — Он улыбнулся. — Хочешь объявить ей новость?
— Да! Можно, папа? Можно?
— Конечно, можно. Я пойду с тобой. Хью, хочешь пойти с нами рассказать Элизабет новости?
— Нет, спасибо, папа, — вежливо ответил Хью.
— Финч, — обратился папа к горничной, которая входила в комнату, когда он выходил, — я вернусь через пять минут. Не подавай мне яичницу до возвращения.
— Хорошо, сэр. — Забрав гору грязных тарелок с буфета, она вышла вслед за ним.
Дверь закрылась. Мы остались одни. Посмотрели друг на друга.
— Как странно, — произнес Маркус. Он взглянул на Уильяма и покраснел. — Я совсем ничего не понимаю.
— Почему? — спросил крайне заинтересованный Хью. Он не по годам рано проявлял жгучий интерес к некоторым обстоятельствам.
— Я тоже ничего не понимаю, — безразлично сказал Уильям. — Я не думал, что у него и твоей мамы в прошлом году были хорошие отношения.
— А я, — заявила Мариана, — думаю, что иметь детей в таком возрасте — это дурной вкус. Она для этого слишком стара. И еще один мальчишка! Как будто мне не хватает братьев!
— Не представляю, как это случилось, — по-прежнему краснея, произнес Маркус. — Он последнее время почти ее не видел. Он и не ездил в прошлом году в Пенмаррик после Пасхи.
— Что ж, — мне не терпелось продемонстрировать свои познания, — совершенно ясно, как это случилось. Он виделся с ней девять месяцев назад. Посмотрим. Девять месяцев назад…
Филип оттолкнул стул. Он так побледнел, что его лицо приобрело зеленоватый оттенок. Не промолвив и слова, он выскочил из комнаты, и мы услышали, как он пробежал по холлу.
— Куда он? — спросил ошарашенный Хью.
Вдалеке с грохотом захлопнулась входная дверь.
— Ноябрь, — подсчитал Маркус. — Как странно. Я думал, что именно тогда они поссорились.