Наследство Пенмаров

Ховач Сьюзан

— Я просто стараюсь помочь вам, как могу.

— Нет! Ты нас дискриминируешь, как ты дискриминировал Уильяма, когда сказал, что ему придется зарабатывать себе на жизнь, в то время как мы все знаем, что Маркус может жить в праздности! Это несправедливо! Ты относился к маме, как к своей жене, и должен относиться к нам, как к своим законным сыновьям!

— Я бы не пригласил вас в Пенмаррик, если бы не хотел относиться к вам, как к законным сыновьям. Но есть предел моего отношения к вам, как к законным детям, и я не могу пойти дальше него, потому что тогда буду несправедлив к моим законным детям. Не перебивай меня, или я тоже потеряю терпение, и тогда мы оба об этом пожалеем! Тебе почти шестнадцать лет, и давно пора посмотреть на жизнь

реалистично. Ваша мать не была моей женой. Мне очень жаль, что не была, но это так. Прошлого не изменишь. С ним можно только жить. Она была моей любовницей. Вы это знаете, и я это знаю, и что бы мы ни говорили, этого не изменишь. Я любил ее, я относился к ней, как к жене, я бы женился на ней, если бы мог, но она была моей любовницей. Вы мои незаконные сыновья. Надо смотреть правде в глаза. Это очень неприятный факт, я это признаю, но это не должно испортить вам жизнь. Вам обоим дали хорошее образование и воспитание. Если вы преуспеете в избранных вами профессиях и достойно проживете жизнь, сомневаюсь, что кто-нибудь когда-нибудь усомнится в вашем происхождении.

— Но…

— Вот что я хочу тебе сказать: не стоит терять время, пытаясь доказать, что вы законные дети, искать оскорбления в оттенках моего отношения. Прими тот факт, что ты незаконнорожденный, таким, какой он есть — это недостаток, который совсем не обязательно скажется на твоей жизни, — и решись жить с ним как можно лучше.

— Ну да, в Пенмаррике!

— Если ты научишься жить с этим в Пенмаррике, то сможешь жить с этим где угодно.

— Я не поеду туда! — Неожиданно мне захотелось заплакать. — Я уеду в Америку. Я…

— Мой дорогой Адриан, проблем не решить, убегая от них. Да и как ты осуществишь свою мечту читать лекции по истории в университете, если, не закончив образования, ближайшим пароходом уедешь в Америку?

Он встал, обошел вокруг стола и подошел ко мне. Мне захотелось, чтобы Уильям исчез. Я чувствовал, что сейчас наделаю много глупостей, и не желал, чтобы он стал тому свидетелем.

— Уильям, — сказал папа, — о твоей работе мы поговорим позже. — А когда Уильям ушел, он наклонился ко мне, обнял за плечи и произнес очень мягко: — Бедный Адриан, как ты запутался. Как мне тебя жаль.

Но я не хотел его сочувствия.

— Ничуть я не запутался, — быстро сказал я. — Ясно как Божий день, что ты нас стесняешься и приглашаешь в Пенмаррик только из уважения к памяти мамы. И еще мне ясно, что законных детей ты…

— Люблю больше? Я никогда этого не говорил.

— Но… — Все было бесполезно. Я не мог продолжать, слова застряли у меня в горле, и мне ничего не оставалось, как безуспешно бороться со слезами.

— Послушай, — сказал отец. — Я очень хочу видеть тебя в Пенмаррике, и не только из уважения к памяти Розы. Неужели ты думаешь, что я не мог бы все потихоньку устроить, если бы хотел избавиться от вас? Ведь сейчас для этого самое подходящее время. Но я действительно хочу видеть вас в своем доме. Пожалуйста, поверь в мои добрые чувства, когда я приглашаю вас в Корнуолл. Если бы я думал, что ты будешь там несчастлив, я бы не заставлял тебя ехать туда, но мне кажется, тебе там понравится. Обещай, по крайней мере, что попытаешься его полюбить.

Мне удалось кивнуть.

— И еще обещай, что никогда больше не будешь думать, что я не хочу тебя видеть. Обещаешь?

Я кивнул во второй раз.

— Ну что ж, в таком случае, — с облегчением произнес он, и в его голосе зазвучали ободряющие нотки, — наши проблемы кончились, не правда ли?

Но они только начинались.

3

Я не мог заставить себя попрощаться с Алленгейтом. Я упаковал вещи в чемодан, как велел папа, но когда пришло время ехать в Уинчестер, я покинул дом, притворяясь, что вернусь туда, как обычно, на рождественские каникулы. Мне кажется, что, если бы я позволил себе задуматься о том, что никогда больше не буду в нем жить, уезжать мне было бы невыносимо больно. Единственным моим поступком, совершив который, я признал, что надолго оставляю Алленгейт, было то, что я отдал свои сбережения жене викария и попросил ее, чтобы у прекрасного памятника, который папа поставил над маминой могилой, время от времени появлялись цветы.

Возвращение в школу было до некоторой степени облегчением. Я опять с жаром погрузился в занятия, чтобы позабыть о мире, существовавшем вне школьных стен, но письма от папы приходили регулярно, и мне было сложно совершенно закрыться от внешних обстоятельств, как я того хотел. Уильям тоже, конечно же, писал. Его письма не отличались большой эрудированностью, но всегда были полны новостей.

«…Итак, Мариана помолвлена, — писал он в конце сентября. — Ей были предложения от лорда, баронета и еще от одного знатного господина, поэтому, конечно же, она выбрала лорда. Его зовут де Леонард, он, по-моему, барон. Денег, конечно же, куры не клюют…»

«Дорогой Адриан, — писала Мариана своим летящим почерком. — Огромное спасибо тебе за очаровательное письмо! Замечательная новость, и я совершенно фантастически счастлива. Мой дорогой Ник именно тот, о ком я всегда мечтала. Я, конечно, понимаю, что звания и деньги ни капли не значат, но это так здорово! Вообрази: я — леди де Леонард!!! У Ника прекрасный загородный дом в графстве Кент, но мне кажется, что большую часть времени мы будем проводить в Лондоне (Верхняя Гросвенор-стрит). Кольцо — умопомрачительное! Конечно, я знаю, что материальные ценности не играют совершенно никакой роли, но все-таки жизнь от них становится намного комфортнее, согласись…»

Папа писал, что он настоял на том, чтобы помолвка длилась год, поскольку Мариане всего лишь семнадцать, и день свадьбы был предварительно назначен на следующий сентябрь. Мариана теперь живет с ним в Пенмаррике, но жених собирался приехать с визитом сразу после Рождества, и я смогу тогда с ним познакомиться.

Но мне не хотелось думать о рождественских каникулах, которые мне придется провести в Пенмаррике. Я с облегчением получил следующее письмо от Уильяма, но он не писал ни о чем, кроме Пенмаррика: как ему нравится живописная природа, как я буду изумлен, когда увижу дом, как он удивился, увидев в галерее портреты и поняв, что глаза Пенмаров выдают его.

«…Тебе повезло, что ты совсем не похож на Пенмаров, — весело добавлял он. — По крайней мере ты будешь избавлен от странных взглядов дворецкого, когда тот будет думать, что ты на него не смотришь! Кстати, раз уж речь зашла о внешности Пенмаров, подожди, пока не увидишь самого младшего члена семьи. Джан-Ив, без сомнения, самый несносный ребенок, какого можно себе представить. Бедняга! Он уродлив, груб, громогласен, непослушен, грязен, кажется существом, которого оставили после себя цыгане. И он почему-то ужасно ко мне привязался и ходит за мной по пятам. Мальчишка никого больше не любит, поэтому, полагаю, я должен быть польщен. Ты знаешь, его мать даже ни разу не пришла его навестить. Ни разу! А ведь она живет всего лишь в нескольких милях от Зиллана. Вот уж, должно быть, странная женщина! Чем больше я о ней слышу, тем более неприятной она мне представляется. Но все остальные от нее в восторге, и даже Мариана немного оттаяла. Ты удивишься, но папа больше не пытается препятствовать их встречам и говорит, что они могут ходить на ферму Рослин сколько им заблагорассудится. Как будто ему уже безразлично, что мама умерла…

Так или иначе, Маркус и девочки ходят на ферму каждую субботу на обед, но Джан-Ив не соглашается ходить туда, и я его не виню. Даже если папа просит его сходить, он просто не слушается. Между нами, мне кажется, что он не любит папу так же, как и свою мать, хотя папа просто из кожи вон лезет, чтобы ему угодить. Ты бы удивился, увидев, как невероятно терпелив и ровен папа перед лицом его откровенных провокаций и, кажется, решил страдать от него до конца… Интересно, что ты обо всем этом подумаешь, когда приедешь. С нетерпением ожидающий тебя…»