Наследство последнего императора
Шрифт:
Дорога была свободна.
– Пошел! Полный вперед! – скомандовал Яковлев.
– Нельзя, комиссар! – послышался в переговорной трубке испуганный голос машиниста. – Стрелка! Надо стрелку перевести! Опрокинемся!
Гончарюк, не ожидая приказа, бросился к стрелке, ухватил за поворотный рычаг с грузом и медленно попытался повернуть его. Но ничего не вышло. Стрелка стояла словно замороженная. Он попытался повернуть в другую сторону. На это раз рычаг медленно, словно нехотя, поддался, клацнули рельсы, стрелочный фонарь повернулся к поезду белым прямоугольником.
– Ну вот! – сказал матрос, вытирая пот со лба. – Так и путейцем стать можно, если на флот не вернусь!
Он
– Не ожидал от вас, Митрофаныч, такой прыти! – восхитился комиссар. – До флота, очевидно, на железной дороге поработать пришлось?
– Я? – обиделся матрос Гончарюк. – Никогда! Вот сейчас первый раз прикоснулся к этому железу.
Из-под вагонов состава послышалось резкое шипение – это входил воздух из пневматической системы тормозов. Казалось, яковлевский поезд глубоко и с облегчением вздохнул. Потом он, словно придя в себя, вздрогнул и пошел дальше. Снова вздрогнул, словно отходя от только что пережитой опасности, и уже смелее пошел, набирая скорость.
Прибывший эшелон остановился точно у перрона. Это был состав, на котором Заславский пытался догонять Яковлева. Когда самые смелые из толпы стали перебираться под вагонами к поезду Яковлева, они увидели только огни его хвостового паровоза, исчезающего за поворотом дороги, и проводили его яростным ревом.
Через полчаса поезд Яковлева остановился на предыдущей станции Екатеринбург-2.
Комиссар прошел на телеграф и приказал дать связь с Уралсоветом.
Через час к станции подъехал легковой открытый паккард. В нем были Голощекин, Белобородов и Заславский. Их сопровождали два грузовика. Один был с вооруженными солдатами, другой – порожняком. В него, по приказу Яковлева, романовская прислуга стала укладывать вещи семьи.
Белобородов, Голощекин, Заславский зашли в штабной вагон. Голощекин молча дал Яковлеву документ с угловым штампом Уралсовета и двумя печатями – совдепа и чека. Комиссар медленно прочитал бумагу.
Я, комиссар Всероссийского Центрального исполнительного комитета Сов. Раб., Кр. и Сол. Депутатов, имеющий специальное поручение как от Сов. Нар. Комиссаров, так и от ВЦИК перевезти всю семью бывшего царя Николая Романова из г. Тобольска в г. Екатеринбург, вследствие того, что за отъездом в Москву я не успел выполнить возложенной на меня задачи, а перевез в г. Екатеринбург только царя, царицу и их дочь Марию, в интересах окончания этого дела и благополучного разрешения возложенной на меня задачи – передаю настоящим Уральскому областному совету Раб., Кр. и Солд. Депутатов свои полномочия для дальнейшей переотправки всей царской семьи в г. Екатеринбург. Поэтому все оставленные мною в г. Тобольске лица обязаны беспрекословно подчиняться распоряжениям Областного совета так же, как если бы эти распоряжения отдавались мною лично. Распоряжения Областного совета будут подписываться председателем Обл. Совета т. Белобородовым, подпись которого такова:
Пред. Обл. Совета А. Белобородов
Чрезвычайный комиссар Совнаркома В. Яковлев
Дочитав до конца, комиссар покачал головой:
– Но ведь причина, отчего моя миссия прервана, указана ложная.
– Что еще там ложного? А ты, Яковлев, разве не в Москву? – спросил Голощекин. – Или намылился еще куда в какое место?
– Впрочем, не имеет значения, – сказал Яковлев, не отвечая на прямой вопрос. – Подписываю.
Получив подпись, Голощекин в сопровождении Белобородова вошел в поезд хозяином. Без стука он неожиданно и резко отодвинул дверь в купе Николая.
– Гражданин Романов! С вещами на выход!
В купе Александры Белобородов постучал. И услышав звонкое «Да!», которое произнесла Мария, отворил дверь и некоторое время рассматривал помертвевшую от страха Александру, лежащую на диване и Марию рядом с ней. Девушка держала в руках салфетку, смоченную в уксусе с водкой: она ставила матери компресс на лоб и восприняла появление Белобородова и Голощекина совершенно спокойно, даже равнодушно, хотя сердечко у нее колотилось так, что стук отдавался в ушах. Она проявила отцовский характер, молча дав понять, что у нее есть более важные дела, нежели общение с незваными гостями.
– Так, дамочки! – заявил Белобородов. – Приехали! Поезд дальше не пойдет. Быстро выходим. На сборы – десять минут.
– Вы разве не видите? – хладнокровно спросила Мария. – Моя мама нездорова. У нее только что был сердечный приступ.
– Ничего! – заявил Голощекин, выступая вперед. – Считайте, мы вам подали карету скорой помощи. Путешествие кончилось. У вас есть возможность отдохнуть в спокойной обстановке. Вот и поправитесь от мучений, которым вас совершенно напрасно подверг комиссар Яковлев. Полчаса вам лично хватит, чтобы собраться?
– Нам лично – хватит. Но остальные вещи…
– Остальные соберет и погрузит прислуга, – заявил Голощекин. – Но сразу советую: привыкайте довольствоваться малым. Такого курорта, как в Тобольске, у вас уже не будет!
В это же время, собрав в штабном вагоне своих командиров, комиссар Яковлев открыв сейф и на глазах у изумленных Гончарюка, Гузакова, Чудинова, обоих Зенцовых стал доставать из него под одному николаевские империалы. Получилась внушительная горка золотых рублей. В полном молчании он разложил их столбиками по десять монет. Вышло семь столбиков. Два он придвинул к себе. Извлек из второго сейфа двадцать пачек ассигнаций по сто тысяч в каждой. Четыре пачки разложил по карманам куртки, остальные сдвинул на середину стола.
– Разбирайте, други мои. Это наш честный заработок. Как ни хочется это сознавать, но мы с вами сейчас расстанемся. Быть может, навсегда. А в таких случаях…
– Ты чего это, Константин? – удивленно перебил его Чудинов.
– Дай договорить, – мягко осадил его Яковлев. – У меня нет времени. По моим предчувствиям, мне осталось на свободе несколько часов. Нужно немедленно распустить людей, выдать им деньги, и пусть сами решают – расходиться им по домам или оставаться на службе. Но я должен уйти раньше всех, чтобы не давать повода применить против всех нас силу. Я не считаю необходимым, чтобы из-за меня пролилась ваша кровь и кровь наших бойцов.
Вскочил Гузаков:
– Прекрати, Костя! Противно слушать! Мы тебя никому не отдадим. Будем пробиваться боем.
– Да, – заявил Чудинов. – Уходить – так вместе!
Яковлев вздохнул.
– Товарищи мои… Куда? Куда пробиваться? После всего меня на свободе, а может, и на этом свете никто не оставит. Полагаете, Голощекин и Заславский проявят рыцарское великодушие? Никогда! Им нужно сейчас доказать свою правоту и самым лучшим доказательством их правоты будет моя отрубленная голова. Арест неизбежен, а потом – «убит при попытке к бегству», спасаясь от революционного трибунала… Конечно, факт моего ухода тоже станет доказательством. Но это – меньшее зло. Потому что все равно остается надежда, что правда восторжествует. Но не сразу. А чтоб она восторжествовала, нужно остаться живым. Мертвому мне правда не так нужна.