Наследство последнего императора
Шрифт:
– Мы всегда так делаем! – обиделся официант. – А как же иначе?
– Тогда несите. Одну.
Официант сочувственно ей ответил:
– Не имеется.
Новосильцева перевернула несколько страниц.
– А вот «божоле», сто тридцать два доллара.
– Увы, в настоящий момент тоже временно отсутствует, – с еще большим сочувствием в голосе ответил халдей.
– Что значит «временно»? – спросила Новосильцева.
– Ну… не знаю точно. На месяц, на два.
– Когда в последний раз оно было? – поинтересовалась Новосильцева.
– Не было ни разу.
Она озадаченно посмотрела на Ивана Ивановича. Тот недоуменно поднял брови и ничего не сказал.
– Так! – решила Новосильцева. – Пусть тогда что-нибудь немецкое, раз уж такое дело… Из рейнских. Вот – нашла: «Liebfrauenmilch», белое. 1972 год. Хотя Ивану Ивановичу может не понравиться [175] .
– Нет причин для опасений! – обрадовал Ивана Ивановича халдей. – «Молока» тоже не имеется.
– Да черт бы вас всех побрал! – взорвалась Новосильцева, и чеченцы снова обернулись к ним. – Что же в этой бане есть, в конце концов?!
175
В переводе – «Молоко любимой женщины» (нем.).
– Есть «Хванчкара», есть «Напареули», «Совиньон» – еще советские запасы, – сообщил официант. – Есть «Черные глаза», «Мускат» – это десертные из подвалов «Массандры».
– «Хванчкару»! – приказала Новосильцева и захлопнула карту-гроссбух.
– Сию минуту! – с готовностью ответил официант. – Но только… вы на цену посмотрели?
– А что там? – она снова открыла винный гроссбух. – Где тут оно? Потеряла… Теперь полдня буду искать… Сколько оно?
– Шестьсот баксов! – по-свойски сообщил халдей. – То есть шестьсот американских долларов. Можно старого образца. Или рублями по курсу Центробанка – три с половиной тысячи.
Новосильцева озадаченно притихла.
– Ну что? – спросила она Ивана Ивановича.
Тот неопределенно пожал плечами.
– Так, хватит! – решила графинька. – Нам очень понравился ваш ресторан, – заявила она халдею. – Настолько понравился, что мы не хотим распрощаться с ним так скоро. Поэтому зайдем еще раз. Лет через пятьдесят.
Она поднялась, взяла свою палку и, не глядя в сторону своего спутника, направилась к выходу. Он не отставал, а когда проходили мимо аквариума, предусмотрительно занял позицию между ней и рыбами.
Откуда-то выскочил метр.
– Как? – с неподдельным огорчением закричал он. – Вы уже уходите?
У него был очень несчастный вид.
– Нет! – успокоила его Новосильцева. – Придем ночевать. Только вот в баню сходим…
До лифта они шли молча. И лишь в кабине, нажав кнопку своего этажа, Новосильцева весело посмотрела на Ивана Ивановича и они одновременно, от души рассмеялись.
– Полагаю, нам сегодня в некотором смысле повезло, – высказался Иван Иванович.
– «В некотором смысле!..» – проворчала она. – Да это у меня самое интересное посещение ресторана за всю мою жизнь, которая, уверяю вас, и до сего дня была нескучной!..
Издалека донеслось:
Здравствуй, моя Мурка,Здравствуй, дорогая!Здравствуй, моя Мурка и прощай!Ты зашухерила [176] всю нашу малину [177] ,А взамен маслину [178] получай!– Вот это, я понимаю, жизненные стандарты нынче в России! За каких-то пару лет – шведов перепрыгнули, а уж про американцев и говорить нечего! – заявила Новосильцева.
176
Выдала милиции.
177
Банду.
178
Пулю.
– Не в стандартах дело, – предположил Иван Иванович. – По-моему, они просто они нашли самый разумный и безболезненный способ нас спровадить. Справедливости ради надо отметить, издевались над нами они недолго и не больно.
– Да-а? Хм. Похоже, так, мой дорогой Иоханаан Иоханаанович! Но все равно, никуда не уйдешь от того факта, что Москва стала одним самых дорогих городов планеты – после Нью-Йорка и Токио. Надо же: бутылка газированной кислятины с французской этикеткой – полтысячи долларов! Хотя для ваших новых русских это не вообще не деньги. Вообще ничего. Зеро.
– Сюда надо приходить с кавказским кошельком.
– Что такое кавказский кошелек? – поинтересовалась Новосильцева.
– Кейс-атташе. Обыкновенный «дипломат». В нем надо носить деньги для ресторана.
– Вот и увидели реальную жизнь. Вот что творится в вашей демократической России! – нравоучительно сказала Новосильцева. – А вы расчирикались, все уши мне прожужжали: дескать, «рыночная экономика», «макрорегулирование», «конкуренция», «инвестиции»… Тоже мне – нашли панацею! Дался вам этот рынок! На вашем рынке нормальный человек бутылку вина купить не в состоянии!
– Кто? Я расчирикался?! – изумился Иван Иванович.
– А кто же еще? – простодушно удивилась его вопросу Новосильцева. – Не я же! Нас двое, я рыночную экономику не воспеваю, значит, кроме вас, подозревать некого… – она тяжело вздохнула. – Дела, дела… Как много в России людей, которые, подобно вам, наивно верят в русалок и в домовых, в инопланетян и в свободу слова, в чертей и в рыночную экономику, в леших и в Бабу-Ягу, в демократию и в права человека, а еще и в то, что «Запад нам поможет»!.. Как говорит известный доктор Кандыба, это либо полные идиоты, либо очень счастливые люди!
– Разве идиоты могут быть несчастными? – усомнился Иван Иванович.
– Вполне, – с убеждением ответила она.
– Вам такие встречались?
– Вам тоже! – заявила Новосильцева. – Посмотрите на вашего президента. Я бы не стала утверждать, что уж он-то – счастливчик, особенно с похмелья.
– А вообще говоря, – сказала она, когда лифт остановился, – все это омерзительно. Как вы такое терпите – в собственной стране! В собственном доме!..
– Ах, Лариса Васильевна, – грустно сказал Иван Иванович. – Не терзайте мне сердце… Мне нечего сказать на этот позор. Наверное, нас, советское поколение, переделать трудно. Мы с детства усвоили: русский национализм – плохо. Любой другой – хорошо, а русский – плохо и стыдно. Может, у следующего поколения больше будет собственного достоинства и гордости…