Настоящая фантастика – 2010
Шрифт:
Ильичев выудил бутылку из недр сейфа.
Железняков покачал головой.
— И тебе тоже не советую. Нам с тобой сейчас этим увлекаться нельзя, у нас есть дела поважней. Тут надо твердость духа проявить. И главное, Петрович, не отступать и не сдаваться. Вот если бы в шестьдесят втором Никита Сергеевич пошел на поводу у Кеннеди и ракеты с Кубы убрал — где бы мы сейчас были? Сначала ракеты им с Кубы убери, потом дай независимость какой-нибудь Прибалтаке, а там дальше что? Вообще весь Союз отдать, чтобы по кусочкам растащили? Не будет такого, Петрович, и мы с тобой все усилия
— Так их, таких, с каждым днем все больше. Ну скажите мне, Сергей Иваныч, чего им не хватает?
— Серьезно мыслишь, Петрович, — расплылся в улыбке Железняков.
А следующие его слова и вовсе озадачили Ильичева:
— Не ошибся в тебе колдуняка. Знай, Петрович, что не одного тебя эта проблема волнует. ЦК тоже об этом думает и знает, в чем дело. Нет в жизни нашей молодежи трудностей, и нет у нее примера перед глазами для подражания. Веры нет, если хочешь, Петрович, в марксистско-ленинские постулаты. Атам, где вера в светлое будущее кончается, начинается фрейдистская трясина, направленная на удовлетворение низменных желаний… Не понимаешь, да?
Ильичев отчаянно затряс головой. Если бы он не знал Железнякова много лет, то подумал бы, что его берут на галимую провокацию. Но провокаторством особист никогда не страдал, да и самому Ильичеву строго-настрого запретил даже касаться этой темы. Органы госбезопасности, говорил всегда Железняков, человека, балансирующего на грани, должны потянуть к себе и в общество вернуть, а не толкнуть на преступление. Потому как раскрытое преступление, если преступника можно было спрофилактировать и не допустить злодейства, для чекиста считается браком в работе.
— Значит, рано тебе еще, Петрович, все знать. Операция здесь проводится серьезная, и в случае ее провала последствия могут быть пострашней атомного взрыва. Потому всех на Кубу и свезли — если что не так пойдет, все будут валить на американскую провокацию. Я тебе доложу, что «ящичные» у нас размещены, заперты надежно и уже приступили к работе. А вот с гаитянскими товарищами мы так поступить не имеем права. Потому им предоставлен режим свободного перемещения по городу, и ты, Петрович, должен будешь их сопровождать везде и всюду, понял?
Ильичев кивнул.
— Это не моя прихоть, и наша опергруппа за вами присмотрит. Но Преваль хочет, чтобы ты с ним это время был. Так что переодевайся в «гражданку», и вперед. Считай, что на задании.
— Пал Петрович, закажите еще по одной. — Приняв на грудь пол-литра, мэнээс Средин абсолютно забывал про заикание. — Барон Самеди, чтоб его, требует.
Ильичев опасливо покосился на отчаянно двоящегося в его глазах колдуна.
— А точно еще? — уточнил он. — А то мне после вчерашнего, когда мы мимо кладбища шли, и так начало казаться, что мертвые вдоль дороги стоят.
— Не показалось вам. — Средин тоже покосился на колдуна. — Это все он, наподнимал останков батистовских прихвостней из могил.
— А зачем? — Ильичев с трудом сфокусировал взор на собеседнике.
— Скучно ему было.
Гаитянская делегация провела в Хибаре уже неделю. Каждый день колдуна забирали в особый отдел, где в тайном подземном бункере «ящичники» вешали на него паутину проводов, что-то замеряли, записывали и высчитывали. Преваль в это время замогильным голосом исполнял какие-то гаитянские напевы, от которых у Ильичева мурашки по коже бегали. В качестве аккомпанемента колдуну выступала делегация. И чего только рьяный материалист Ильичев за эти дни не нагляделся — и стулья-то по комнате летали, и сам колдун светился, что твой праздничный салют. Несколько раз помещение наполнялась странными звуками, шедшими, казалось, ниоткуда. Но больше всего Ильичев перепугался, когда после очередной порции песнопений в лаборатории появился туман, и он готов был поклясться, что в этом тумане возникли нечеловеческие фигуры, говорившие на том же языке, что и колдун.
Так что известие о подъеме из могил десятка-другого terratenientes Ильичев уже не относил к выдающимся явлениям.
И каждый день после опытов полковник вынужден был таскаться с колдуном по всем городским забегаловкам, в которых они глушили ром с перцем и кофе в неописуемых количествах.
Но все это время мозг Ильичева терзал один вопрос — зачем это нужно? Железняков на него отвечать отказался, сославшись на секретность. Так что сегодня он решил идти напролом.
Заказав еще три порции, Ильичев взял под локоть Средина и подтащил его к колдуну.
— Каземирыч, ну-ка, переведи ему. — Ильичев подвинул стакан к колдуну.
— Чего перевести? — насторожился Средин.
До этого Ильичев обычно старался держаться от колдуна подальше, хотя тот всячески демонстрировал ему свое расположение.
— А ты спроси его, чего он тут забыл. Пусть объяснит нам, как его эти шаманские штучки согласуются с материалистической теорией.
— Вы что, это же секретная информация… — начал было Средин.
— Каземирыч, в морду дам. — Пьяный Ильичев не терпел возражений, а кулак у него даже на вид был весьма увесистый.
Средин покорно принялся лопотать на колдунском наречии. В ответ тот расплылся в улыбке и говорил долгодолго, но так, зараза, увлекательно, что Ильичев не заметил, как прикончил свой ром.
— Преваль говорит, что в нашем мире идет незримое противостояние. — Средин повернулся к Ильичеву.
— Наш человек, — уважительно заметил тот. — «Холодная война» — она на первый взгляд как будто не видна…
— Ну, не совсем так. Он говорит, что сейчас идет война между Лоа, духами старого мира, и Великим Ничто.
— Чего-чего?
— Великое Ничто… Пал Петрович, меня ж за это под суд отдадут!
Ильичев снова показал кулак.
— Он считает, что в нашем мире изначально было множество Лоа, у каждого народа свой. И люди верили в них и подчинялись законам, которые Лоа для них установили. Но со временем в душах людей поселилась пустота, потому что вера в бога требует отдачи, а они увлеклись получением материальных благ и наслаждений. И чем больше этой пустоты, тем меньше веры, а чем меньше веры, тем меньше сила Лоа и тем труднее им поддерживать веру в людях. Понимаете, замкнутый крут получается.