Настоящая фантастика – 2010
Шрифт:
Ильичев кивнул.
— И вот тогда Лоа постепенно стали исчезать из нашего мира, а их место заняло Великое Ничто, которому только жрать, пить да по бабам подавай. Лоа, конечно, отчаянно сопротивляются этому, но ничего не могут поделать. Поэтому Преваль считает, что Лоа вот-вот вообще покинут этот мир, и тогда Великое Ничто поглотит его.
— Каземирыч?
— Что?
— Ты чего меня сказками народов мира грузишь? У моего сына их дома целая библиотека.
— Вы ж меня сами попросили! А раз просили, так слушайте и не перебивайте, потому что ЦК считает, что Преваль прав.
Ильичев присвистнул.
— Сам Преваль
— Религия — опиум для народа, — вдруг, ни к селу ни к городу, мрачно заявил Ильичев.
— Пал Петрович, новейшие исследования показали, что между религией и идеологией не так много различий…
Колдун, до этого с интересом прислушивавшийся к диалогу, вдруг изменился в лице и что-то закаркал.
— О kwa, о jibile! Ou pa we m inosan? — разнеслось по бару.
На глазах Ильичева и без того жуткая рожа Преваля, размалеванная под череп, вдруг стремительно вытянулась. Колдун стал превращаться в увешанного яркими бусами огромного ворона. Ворон спрыгнул с табурета бара и, воинственно сотрясая своей палкой, бросился к выходу.
— Чем он ее держит-то? — пронеслась в голове Ильичева шальная мысль.
Мир вокруг него завертелся, стены бара покрылись замысловатыми узорами и стали зыбкими как желе. Цепляясь остатками сознания за происходящее, он заметил бледного как смерть Средина, заползающего за стойку. В отличие от бара и колдуна, мэнээс ни капли не изменился.
А ворон-колдун, продолжая вопить, скакал с палкой наперевес. Из его крыльев, обмазанных на концах чем-то красным, сыпались молнии.
Бар наполнил неприятный скрежет, как от тысяч ползающих огромных тропических тараканов, которых сын Ильичева держал в школьном живом уголке.
Скосив взгляд, полковник обнаружил, что перед колдуном выстроился ряд фигур, сотканных, казалось, из бездонной темноты, мертвой и безжизненной. Очертания их постоянно менялись. То они были похожи на людей, то на зверей, а то и вовсе на нечто такое, что никакому описанию не поддавалось. Все прибывшие держали в руках светившиеся багровым светом рогатины.
И говорили они по-английски, это Ильичев понял точно.
— Провокация! — сообразил он.
Но до того как веки его сомкнулись, двери в бар слетели с петель и в проеме возникли три сияющих белым огнем образа. Хотя свет, исходивший от них, слепил ужасно, Ильичев понял, что одеты пришельцы в форму времен Гражданской войны и буденновки, на которых горели алые звезды. Выхватив пламенеющие шашки, красногвардейцы бросились на черных…
А для Ильичева наступила спасительная темнота.
Во сне Ильичев видел победу коммунизма на всей Земле. И майор Железняков поздравлял его с этой победой, а потом посадил в правительственную «Чайку» и повез в Москву. Ехал Ильичев в просторной «Чайке» и поражался тому, как изменился мир без проклятых капиталистов. Но чудеснее всего оказалась столица дивного нового мира город Москва, стоявшая на высокой и великой горе. Она имела славу ленинскую, светилась ею подобно драгоценнейшим камням, как бы рубиновым кремлевским звездам. И ныне имела Москва большую и высокую стену и пятнадцать врат, и на них пятнадцать гербов союзных республик; на воротах написаны были имена пятнадцати колен председателей республиканских ЦК: с востока четверо ворот, с севера четверо ворот, с юга четверо ворот и с запада трое ворот. Стена
Смотрел на этот славный город Ильичев и знал, что не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые свято блюдут написанное в кодексе строителя коммунизма.
И проводили Ильичева во Дворец Советов высотой четыреста шестнадцать метров, что увенчан стометровой статуей вождя мирового пролетариата с простертой к светлому будущему дланью.
Предстал Ильичев в кабинете с укрытым зеленым сукном столом, расположенным четвероугольником, и длина его была такая же, как и широта.
Председательствовал во главе стола сам Ульянов-Ленин, озаренный ярким светом и в окружении сотен красных флагов, пошитых из бархата. И по правую руку от него восседал Феликс Эдмундович Дзержинский, и лежали перед ним каменные скрижали. Смотрел он строго и сурово на Ильичева и записывал, глядя на него, что-то золотым пером в скрижали. А по левую руку от Ленина восседал, как ни странно, Самеди Преваль, гаитянский колдун с вороньими крыльями за спиной, даже во сне не прекращающий своих кошмарных песнопений.
— Полковник Ильичев, — вопросил сурово Дзержинский, отложив на время скрижаль. — Как же вы допустили столь досадный проступок? Вы ведь едва не сорвали мировую революцию…
И тут Ильичев проснулся.
— Петрович, приходи в себя, спящая красавица, мать твою. Нет времени в обмороках валяться!
Ильичев открыл глаза и обнаружил себя на скрипучем кожаном диване в собственном кабинете. В окна, вместе с утренним бризом и шумом моря, проистекал приглушенный рассвет.
Над ним склонился Железняков.
— Хорош разлеживаться. — Особист рывком привел его в вертикальное положение. — Тут такое творится!
— Сергей Иваныч, это со мной, похоже, такое творится… — Ильичев схватился за голову, отозвавшуюся медным гулом.
Перед глазами все поплыло.
— Это ты про вчерашнее, что в баре было? — Железняков подошел к столу, налил из графина стакан воды и бросил в него таблетку.
Вода запузырилась.
— Так то американцы попытались ликвидировать Преваля. Чуть, гады, всю операцию не сорвали. Хорошо опергруппа вовремя подоспела. На, выпей.
Железняков сунул стакан с успокоившейся водой Ильичеву.
— Это что?
— Из нашей спецаптечки, мгновенно протрезвеешь.
— Сергей Иваныч, мне после вашего колдуна, похоже, ни одна аптечка не поможет!
— Петрович, мне сейчас не до этого. Ты чего видел — ворону и кучу черных?
— Ну да. — Ильичев оторопело уставился на особиста.
— Пей, — приказал тот. — Это все оттого, что рядом с колдуном был.
— А ваших я как красноармейцев с огненными шашками видел, — пролопотал Ильичев и проглотил содержимое стакана.