Настоящая фантастика – 2015 (сборник)
Шрифт:
– Да, это про нас, про меня, про таких, как я, – горестно согласился Нунан.
– К сожалению. Или, скажем, определение-гипотеза. Разум есть сложный инстинкт, не успевший еще сформироваться. Имеется в виду, что инстинктивная деятельность всегда целесообразна и естественна. Пройдет миллион лет, инстинкт сформируется, и мы перестанем совершать ошибки, которые, вероятно, являются неотъемлемым свойством разума. И тогда, если во Вселенной что-нибудь изменится, мы благополучно вымрем, – опять же именно потому, что разучились совершать ошибки, то есть пробовать разные, не предусмотренные жесткой программой варианты.
– Как-то это все у вас получается… унизительно.
– Пожалуйста, тогда еще одно определение, очень возвышенное и благородное. Разум есть
Нунан сморщился и замотал головой.
– Нет, – сказал он. – Это не про нас (курсив мой. – Д. В.)… Ну а как насчет того, что человек, в отличие от животных, существо, испытывающее непреодолимую потребность в знаниях? Я где-то об этом читал.
– Я тоже, – сказал Валентин. – Но вся беда в том, что человек, во всяком случае, массовый человек, тот, которого вы имеете в виду, когда говорите «про нас» или «не про нас», – с легкостью преодолевает эту свою потребность в знаниях. По-моему, такой потребности и вовсе нет (курсив мой. – Д. В.). Есть потребность понять, а для этого знаний не надо. Гипотеза о боге, например, дает ни с чем не сравнимую возможность абсолютно все понять, абсолютно ничего не узнавая… Дайте человеку крайне упрощенную систему мира и толкуйте всякое событие на базе этой упрощенной модели. Такой подход не требует никаких знаний. Несколько заученных формул плюс так называемая интуиция, так называемая практическая сметка и так называемый здравый смысл».
Казалось бы, всё сказано, что к этому добавить? Но за смыслами, которые авторы повести предназначили внимательным читателям, глубже, следуют смыслы не высказанные, но подразумеваемые.
У каждого высказывания есть интонация. Порой она сообщает больше, чем произнесенные слова.
Давным-давно, еще в повести «Трудно быть богом» (1964), Стругацкие выработали философию, которую разделяла очень значительная часть интеллигенции тех лет. Стругацкие утверждали полную самостоятельность интеллигенции как чего-то вечного, ответственного за формулирование и отстаивание истинных идеалов для всего общества. «Вечная» интеллигенция обязана чрезвычайно активно действовать, когда надо эти идеалы защищать и особенно когда потребуется преобразовывать по ним реально существующий мир.
В «Трудно быть богом» авторский голос слышится от разных действующих лиц. Фактически перед нами некий коллективный персонаж, который можно назвать (условно) «городом мастеров» – по заглавию известной сказки Тамары Габбе. Там город, состоящий из трудолюбивых умельцев и умников, противостоит жестокому герцогу де Маликорну именно как единство. В повести «Трудно быть богом» такое же единство составляют интеллигенты Земли и Арканара. Главный герой Антон-Румата говорит и действует не только от собственного имени, не только от имени авторов книги, он говорит и действует от имени всего «города мастеров». Иными словами, – от имени советской интеллигенции 60-х, да и вообще всей интеллигенции от начала времен до скончания веков. Отдельно звучат лишь голоса откровенных врагов да второстепенных персонажей.
Как бы ни менялись те или иные эпохи, а идеалы интеллигенции, т. е. людей думающих и, значит, строящих будущее, вечны. Это:
– личная свобода;
– творчество;
– гуманизм;
– устремленность к развитию, накоплению знаний о мире, изменение общества в лучшую сторону.
Все вышеперечисленное всегда гораздо важнее (с точки зрения авторов) самых амбициозных планов любых правительств, поскольку правительственные люди приходят и уходят, а интеллигенция вечна, интернациональна, и именно она движет человеческую цивилизацию в будущее. Традиция представлена в повести «Трудно быть богом» как главный враг развития общества. Дон Рэба – всего-навсего одно из живых проявлений
В «Пикнике на обочине» Стругацкие ничуть не изменяют этой программе. Они ее дорисовывают. Договаривают нюансы. Развивают «отдельные положения» для «особых обстоятельств». И понимающие люди воспринимают «Пикник на обочине» как органичное продолжение повести «Трудно быть богом». И еще, пожалуй, «Улитки на склоне» с ее затемненным будущим, с ее интеллигентами, опутанными парадоксальной, сюрреалистической действительностью.
Итак, «город мастеров» на страницах «Пикника» представляют двое – Кирилл Панов и Валентин Пильман. Не стоит их разделять, это части единого целого. Пильман, в сущности, тот же Панов, только повзрослевший, набравшийся опыта и расставшийся с некоторыми иллюзиями прежних лет.
Панов – герой из мира Полдня, персонаж из «Стажеров», Панов – тот же Антон-Румата и т. п.
Пильман – Панов, переживший мир Полдня и покинувший его.
Естественно, Панов рисует перед своим лаборантом и одновременно опытным сталкером Рэдом Шухартом картины прекрасного будущего, которого благодаря знаниям, полученным из Зоны, теперь можно достичь гораздо быстрее. Иными словами… «прогрессировать» старый добрый Хармонт.
Читатель наблюдает за Кириллом глазами Шухарта. И что же он видит?
Вот слова самого Шухарта: «В общем, Кирилл бьется с этими «пустышками» уже почти год. Я у него с самого начала, но до сих пор не понимаю толком, чего он от них добивается, да, честно говоря, и понять особенно не стремлюсь. Пусть он сначала сам поймет, сам разберется, вот тогда я его, может быть, послушаю. А пока мне ясно одно: надо ему во что бы то ни стало какую-нибудь «пустышку» раскурочить, кислотами ее протравить, под прессом расплющить, расплавить в печи. И вот тогда станет ему все понятно, будет ему честь и хвала, и вся мировая наука содрогнется от удовольствия. Но покуда, как я понимаю, до этого еще очень далеко. Ничего он покуда не добился, замучился только вконец, серый какой-то стал, молчаливый, и глаза у него сделались как у больного пса, даже слезятся. Будь на его месте кто еще, напоил бы я его как лошадь, свел бы к хорошей девке, чтобы расшевелила, а наутро бы снова напоил и снова к девке, к другой, и был бы он у меня через неделю как новенький, уши торчком, хвост пистолетом. Только вот Кириллу это лекарство не подходит, не стоит и предлагать, не та порода». Излечивает Кирилла, заметим, лишь сообщение о том, что где-то можно отыскать совершенно новый «артефакт» Зоны – «полную пустышку». Иными словами, это человек, главным жизненным стремлением которого является тяга к знаниям.
Мастер.
Кирилл, по словам Шухарта, рисовал ему перспективы нового мира, «измененного мира». И сталкер одно время даже говорил его словами, т. е. до определенного предела эмансипировался: «Городишко наш дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас… это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что все переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет все, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хочешь доберемся. Вот такая у нас здесь дыра… На этом месте я оборвал, потому что заметил, что Эрнест смотрит на меня с огромным удивлением, и стало мне неловко. Я вообще не люблю чужие слова повторять, даже если эти слова мне, скажем, нравятся. Тем более что у меня это как-то коряво выходит. Когда Кирилл говорит, заслушаться можно, рот забываешь закрывать. А я вроде бы то же самое излагаю, но получается как-то не так. Может быть, потому, что Кирилл никогда Эрнесту под прилавок хабар не складывал. Ну ладно…»