Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без
Шрифт:
Получалось, что интересы у сестер несколько разные – у Натальи Николаевны трое детей и большой дом со множеством слуг и забот, а Екатерине и Азе хотелось веселиться. Хотела того Наталья Николаевна или нет, но заниматься домашними хлопотами приходилось. Детьми тем более, почти погодки: едва закончили вылезать зубы у одного, полезли у второго, заболела золотухой одна – заразила остальных. То няня недостаточно расторопна, то кормилица неаккуратна, то Машка не желает разговаривать, когда давно пора… Болят животики, плохо спится, просто капризы…
Но Наталью Николаевну такое не смущало, это же дети. Детский визг, крики, даже рев она воспринимала с удовольствием, не надоедало возиться с малышами.
А еще куча счетов большого дома, когда надо обо всем помнить и знать….
Однако она с удовольствием вывозила сестер в свет, частенько мешая им своей внешностью.
Принесли почту, в ней письмо от Пушкина. Наталья Николаевна улыбнулась – небось снова ежедневно ходит в Тригорское увиваться за местными барышнями. Или запоем пишет, как писал в Болдине?
У Пушкина странный вкус, хорошая погода для творчества – наказание, он любил, чтобы дождь, лучше с ветром, прохладно, тогда, мол, легче усидеть дома и не тратить время на пустяки. Осень в том году была препротивная, Пушкин небось пишет, не отрываясь от листа и забывая поесть…
Наталья Николаевна честно признавалась себе, что, не будь рядом сестер, она уехала бы вместе с детьми в Михайловское и прожила там до самых холодов. Но даже намекнуть о таком сестрам она не решилась бы. Может, замуж выйдут, сезон предстоял бурный…
Пушкина ошибалась: ее супругу не писалось даже в Михайловском.
Такой бесплодной осени он не помнил, почти ничего не писал, а что начинал – не заканчивал и продолжать не хотелось. А ведь друзья настойчиво пытались вернуть его к теме «Евгения Онегина», даже Наталья Николаевна и та осторожно интересовалась, не будет ли писать продолжение…
Ты мне советуешь, Плетнев любезный,Оставленный роман наш продолжатьИ строгий век, расчета век железный,Рассказами пустыми угощать…Ты говоришь: пока Онегин жив,Дотоль роман не кончен – нет причиныЕго прервать… к тому же план счастлив…Но не продолжалось, хоть тресни! Даже такие вот обращения не получались до конца.
А в первой половине октября пришло сообщение, что тяжело больна мать – Надежда Осиповна, Пушкин вернулся в Петербург, не привезя ничего. Надежды на «золотую осень» рухнули. Надо было браться за что-то другое, не порхать же по балам в ожидании следующей осени?
Вторую свою зиму сестры Гончаровы провели уже много веселее первой. Они знали многих, и их тоже многие знали. Если замужество и не брезжило на горизонте, то влюбляться им никто помешать не мог.
Екатерина зачастила к Карамзиным. Она твердила, что там приятные беседы, там интересно. И даже сама себе сначала не сознавалась, что бывает там скорее из-за молодого красавца француза Жоржа Дантеса, с которым познакомилась еще на даче…
Без Дантеса, кажется, не обходился ни один бал или танцевальный вечер, вообще ни один вечер в Петербурге. Никто лучше его не танцевал полонез или мазурку, никто не умел так кружить в вальсе, никто не умел так говорить комплименты… Правда, его комплименты бывали весьма грубоваты и отдавали казармой, но красивому молодому человеку с таким выразительным взором прощалось многое. Он был хорош, безусловно, имел успех у женщин и умел этим пользоваться.
Однако Дантес был осторожен, решив сделать карьеру, а потому не рисковать. Он не участвовал в попойках или каких-то выходках кавалергардов, предпочитая заниматься поисками выгодной невесты. Помощь Геккерна была, конечно, весьма кстати и существенна, но приданое тоже не помешает.
Барон Геккерн к этому времени уже оформил документы на усыновление Жоржа, тот стал тоже Геккерном, но его по привычке так и называли Дантесом.
В блестящего Жоржа Геккерна (Дантеса) и была тайно влюблена Екатерина Гончарова. Девушка ни в малейшей степени Дантесу не подходила и его не интересовала. Старше самого кавалергарда на целых четыре года, она была некрасива и, главное, бедна. У Екатерины не было шансов, но когда это сердце про шансы спрашивало, оно любило, и все.
Неглупая Екатерина не замечала казарменных шуток своего избранника, его пустоты, его наглости. Позже это далеко не сразу разглядит и Наталья Николаевна. К сожалению.
САМЫЙ ТЯЖЕЛЫЙ ГОД…
– Саша, к чему было на Уварова нападать? Ужели нельзя без этого стиха?
Он обернулся, как от удара, смотрел с отчаяньем, почти зло, вскочил, метнулся по комнате, резко бросил:
– Не рассуждай о том, в чем не понимаешь! Твое ли это дело? Твое дело вон… детей рожать!
Наталья Николаевна замерла от обиды и ужаса. Губы задрожали, даже голос прервался:
– Я и рожаю…
Тоже встала, уже у двери из гостиной в детскую тихо добавила:
– Да только их еще и кормить надобно.
Пушкин схватился за голову, выбежал в кабинет.
Все, все против него! Печатая в «Московском наблюдателе» свое «На выздоровление Лукулла», разве он мог ожидать такой реакции от тех же друзей? Министра просвещения Уварова в стихотворении узнали все, Пушкин был точен, но вместо предполагаемого им восхищения и насмешек в сторону Уварова общество разразилось руганью на поэта. Сам Уваров вполне естественно воспылал ненавистью, царь был недоволен и, видно, уже пожалел, что дал разрешение на выпуск «Современника». Друзья тоже не поняли выходки Пушкина, осудили. Не столь уж плох Уваров, чтоб его вот так жестоко, да еще и по такому поводу. Но хуже всего, что именно Уваров попечитель цензурного комитета, через который будет выходить «Современник».
А теперь и жена корит. Справедливо корит, стихотворение ничего не решало, а вот неприятностей с цензурой отныне не избежать. Это означало проблемы с изданием «Современника», но на него только и расчет, больше жить не на что…
Было от чего схватиться за голову: хотел издаваться, должен быть осторожен.
И женку обидел зря. Конечно, она мало что понимает в литературной деятельности, но ни к чему так-то…
А все безденежье замучило. Имения заложены, с них дохода чуть, чтобы доход давали, заниматься нужно. Вот Дмитрий Николаевич Гончаров и забыл, каково оно отдыхать, старается Полотняный Завод из пропасти, в которую Афанасий Николаевич вверг, вытащить. Дед внуку оставил полтора миллиона долгу, это и впрямь прорва…