Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без
Шрифт:
– Какой беды? Она девушка разумная. Как запретить, что она еще видит? Во дворце ей на наши доходы жить нельзя, засмеют, а с нами только и порезвится здесь.
– Не клевещи, весь сезон вывозили то и дело, все ноги на балах исплясала. Знаешь ли, что у них с Дантесом амуры?
– Не может быть! – рассмеялась Наталья. – А что, Дантес красавец и состоятелен, пусть крутит, если женятся, так я и рада буду. Дай бог…
Загряжская как-то странно покосилась на племянницу, снова вздохнула:
– Да то-то и оно, что ненадежен француз,
Наталья Николаевна даже вспыхнула:
– Да что вы, тетенька, такое говорите?! Екатерина в Дантеса, может, и влюблена, но глупостей не допустит!
– Ладно, ладно тебе! Тихоня, по себе всех судишь.
Чтобы прекратить этот разговор, Екатерина Ивановна кивнула на письмо, лежавшее на столике:
– От Пушкина?
– Да, оба, скоро приедет…
– Что пишет?
– Он пакет для Плетнева прислал, просит, чтоб мы цензору Крылову передали, а коли не пропустит, так прямо в комитет. Очень хочет, чтоб это во второй номер вошло. А еще про статьи кое-какие, чтобы посмотрела, что ставить в номер, а что нет.
– И охота была тебе еще этими делами заниматься! Мало домашних, взвали на себя еще и издательские. Дети, дом, сестры, а теперь еще и журнал мужнин! Вернется Александр, я ему ужо скажу…
– Не надо, тетенька! Нет, я сама ему помогать берусь, нельзя же все на Александра свалить. Нас столько на его доходы живет, ему и писать некогда….
Загряжская с сочувствием посмотрела на Наталью Николаевну:
– А доходы-то есть?
Та опустила голову, но потом быстро вскинула снова:
– Есть, как не быть!
– Да уж, врунья из тебя никогда не получалась, и ныне не старайся, душа моя. Откуда доходам быть, коли, смотрю, шали-то нет ни одной? Неужто на квартире забыли? Или в закладе?
– Кто вам сказал, сестры?
– Нет, на сестер зря грешишь, сама вижу. Как ты бьешься, словно птичка в сетях, а выбраться не можешь, тоже вижу. И помочь нечем, у самой ныне не густо… Как журнал-то продается?
– Не знаю, пока непонятно. Но Пушкин только на него и надеется, больше не на что.
– Дай-то бог… А что еще пишет, скоро он обратно, а то ведь и родишь без него.
Наталья улыбнулась, взяла листок и прочитала:
– А вот еще что: «…слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати и так глупы в разговоре. Признавайся: так ли со мной? Право, боюсь…» Всех ругает, но бодр, надеется, что со вторым номером наши дела поправятся.
– Много ли рассчитывает получить, небось долги спать не дают?
Наталья Николаевна произнесла осторожно, словно боясь сглазить:
– По шестидесяти тысяч в год… Хорошо бы, имения заложены, чем жить – и не знаем. Пушкину бы писать, а он с книготорговцами ругается… Хоть бы уж сестрам повезло с замужеством!
Тетка заглянула в лицо:
– А тебе не повезло?
– Мне повезло! Да только, будь у меня приданое хорошее,
– Что говоришь-то?! Соблазнить… Не женится Дантес на Кате, нет, не женится, хоть соблазняй, хоть нет…
Знать бы им обеим, чем все закончится, держали бы Екатерину взаперти, а Дантеса и на порог дачи не пускали! Дантес, как и многие помимо него, усиленно волочился за самой Натальей Николаевной, но ей было не до ухажеров, беременность не позволяла ни выезжать, ни танцевать, а на тихих вечерах у друзей она больше сидела в уголке и слушала. Потому, когда стало заметно, что в красавца-француза влюбилась Катя, сестра была даже рада, может, Дантес обратит внимание на Екатерину и Пушкин перестанет ревновать?
Но Наталье Николаевне пришло время рожать, стало не до сестриных амуров. Младшая дочь Наталья Александровна Пушкина родилась 23 мая 1836 года, роды снова были очень тяжелыми, и после Наталья Николаевна не вставала с постели целый месяц. Разговор с теткой на время забылся.
Наталья Николаевна с трудом выбрала часок, когда ни мужа, ни сестер не было на даче. Пушкин уехал в Петербург по издательским делам, а Кока с Азей катались верхом, чего Таше делать пока нельзя. Убедившись, что никто не сможет застать ее за одним весьма неприятным делом, она вздохнула и присела перед столом.
Дело было и впрямь пренеприятное…
На лист бумаги с водяными знаками Гончаровых, которую так любил Пушкин, легли ровные строчки бисерного почерка его супруги:
«…дорогой Дмитрий… ты знаешь, пока я могла обойтись без помощи из дома, я это делала, но сейчас мое положение таково, что я считаю даже своим долгом помочь своему мужу в том затруднительном положении, в котором он находится; несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания моей большой семьи падала на него одного, вот почему я вынуждена, дорогой брат, прибегнуть к твоей доброте и великодушному сердцу, чтобы умолять тебя назначить мне с помощью матери содержание, равное тому, какое получают сестры, и, если это возможно, чтобы я начала получать его до января, то есть со следующего месяца.
Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что я не знаю, как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми мелкими хозяйственными хлопотами…
Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение…
Я прошу у тебя одолжения без ведома моего мужа, потому что если бы он знал об этом, то, несмотря на стесненные обстоятельства, в которых он находится, помешал бы мне сделать это… будь уверен, что только крайняя необходимость придает мне смелость докучать тебе…»