Натренированный на победу боец
Шрифт:
Невеста вытирала стол – нагибая голову, волосы скользили по щекам и скрывали губы, я теперь каждый день буду видеть ее, сонная боль тупо тыкалась в сердце, она взялась нас кормить, осенние дни, тревожные со школьных времен: придешь, а в классе – новенькая, одна, ей пока не с кем сидеть; поворачивал за невестой голову, не понимая, куда же я смотрю; такая – глаз не отведешь, а на посторонний вопрос: ну, что за ноги? грудь? – споткнешься: не заметил; такая – кажется, на каждое ее движение должна собираться толпа, а нам удивительно щедро: она сдвигает стулья, полотенце встряхивает и вешает на батарею, существует
– Черт возьми! Может, ты и на меня внимание обратишь? – взорвался Старый. – Дождусь я?
– Дождешься, я тебя в богадельню сдам! Сопли распустил, мэра гонишь в гроб! Степан Иваныч, что там за потолок?
– Я тебе доложу! – Старый махнул кулаком на открывшийся рот Ларионова. – Подвесной потолок. Помнишь восемьдесят девятый год, высотка у кинотеатра «Казахстан»? Что-то подобное. Сто метров на шестьдесят. От пола – двадцать два! От основного потолка – тридцать сантиметров. Основной потолок сплошной, неповрежденная гидроизоляция. Кровля в приличном состоянии. Чердак мы прочесали – чистый.
– А светильники?
– Там вся проводка в чердаке, как на ладони, непроницаема. И теперь вопрос, откуда крысы в подвеске? Она висит на железных штырях, полметра расстояния до каждой стены. Стены глухие, ни трубы, ни кабеля. В проекте доступ людей на подвеску не предусмотрен. И мне предлагают поверить, что оттуда падают крысы. Что я считаю? Ничего я не считаю. У меня единственное соображение: крыса замечается лишь при ударе о пол. Никто не видит, откуда она вывалилась. Задрали голову, ага, трещины в потолке. Значит, оттуда. Кто знает, какие игры вертят местные, – я не знаю. Приносит какой-нибудь недовольный горожанин пасюков и кидает из-за сцены.
– Два года подряд, – прошептал Ларионов. – Извините.
– И заметь, Старый, – подхватил я. – Падают чаще крысята. Если стадо действительно гуляет на подвеске, ясно, что чаще оступаются молодые – сходится.
– Сходится, – кисло кивнул Старый. – Но крысят и проще наловить живоловкой, для кидания. Сперва-то я предположил, что в гостинице имеются скрытые полости, допустим – правительственная связь. Хотя для чего правительству связываться с этим гадюшником? Или технические ходы кирпичами заложили и сами забыли. Но вряд ли бы я их прозевал на осмотре. Или мне пора квасом торговать.
– Если они не могут зайти на подвеску, надо исходить из того, что они на ней и живут.
– Живут? На плитах в палец толщиной? А гнезда вьют из экскрементов? И жрут экскременты? А что пьют?
– Я прощаюсь с вами, – прозвенела невеста. – Жду на ужин. Не ругайтесь.
Я обратился к Ларионову:
– Что там, голая подвеска? Никакого строительного мусора?
– Как положено, слой керамзита. Насыпью.
– Они в керамзит зарылись!
– Ты не лети, это ж необъяснимо: сплошной кишащий крысняк. И в нем торчит чистая гостиница, где крысы – только в потолке! Да почему же? Кругом – раздолье. Это было б естественно, если бы в гостинице два года шли дератизационные мероприятия – объяснима тогда миграция, объяснимо такое редчайшее мозаичное расселение, вот как в Волгограде, где они забились на шестнадцатый этаж…
Ларионов вытирал запотевшие очки, я нацелился пальцем в горбоносие Старого.
– Объясню! Гостиница внешне относится к крысняку. Но на деле она отсечена от юга бульваром – широким бульваром, без мусорок, без
– Извините, я нужен? – Витя заглянул в наши покои.
– Раздражают меня молодые люди. Слишком похожи на меня. Но вас, Виктор, я уважаю. Даже в провинции надо быть отважным до дурости, чтоб сметь жениться на такой картине. Она сегодня на балконе показала, как расстегивается ее халат. Правда.
Ларионов прытко поднялся и перехватил Витины руки.
– Витя, вы ж понимаете, кто это говорит и для чего… Не унижайтесь.
– Старый, бери мальчика, замерь по мусоропроводу уровень потолка и расчищайте – на этаж вверх, на этаж вниз. Глядите, как там с целостью. Я с архитектором в зал. Степан Иваныч, первое – нужно два бинокля. Второе – рот пореже открывай.
В зале два солдата метали штык-ножи в кусок фанеры.
– Кто такие?
– Караул.
– Пошли на хрен отсюдова!
Бегом архитектор доставил бинокли, пахнувшие вещевым складом, с белыми номерами на чехлах.
– Свет. Включайте все. Какая стена к мусоропроводу? Берите бинокль, и вон с угла – мне навстречу, ищем дырку в стене. В самом верху, напротив подвески. Или выше. Повреждение штукатурки, потеки, пятно – сразу поднять клешню, я подойду.
Час миновал в хождении с запрокинутой головой. Я размял пальцами шею. Ларионов, постукивая очками о бинокль, кряхтел.
– Отсвечивает… У меня чистая стена, – плюнул на платок и протер очки, слепо взглядывая в меня. – У вас как?
– Одна трещина. Вон.
Мы уставились ввысь, как звездочеты.
– Да, – признал Ларионов. – Но как ниточка.
– А выше по ней? Расколупано, видно? Краснеет. Похоже, отвалилась штукатурка и торчит кирпич. Кирпич красный в стене?
– Клали красный.
– Трещина – ступенями вниз и вправо. Все время вниз и вправо тянет, что значит?
– Штукатурили небрежно. Или сырая стена.
– Я не про то. Трещина повторяет шов кладки. Значит, пьяные каменщики внутреннюю стену гнали тяп-ляп: кладка не смыкается, есть пустоты, ход. Садитесь теперь или лежа – как удобней, – и глаз оттуда, где кирпич виден, не спускать.
Ларионов уселся. Смотрел-смотрел и просипел:
– А чего мы ждем?
– Если с трещины на подвеску прыгнет крыса, то деревня их на подвеске. Всех положим брюхом вверх.
– И сколько так сидеть?
Расположившись рядом, я думал: сколько так ждать? У стаи гибкий распорядок – она кормится наоборот человеку, кода он спит. Когда не шумят шагами. Но так, если не шибко наплодились. Если в одну смену успевают жрать. Если нет – могут и белым днем.