Наука побеждать
Шрифт:
— Не смотря на потери в битве, — ответил майор, — нас очень много. Не забывай, в городе кроме нас ещё есть люди, а в центре и так уже не протолкнуться от солдат и офицеров. Кроме того, если враг займёт пригороды и установит тут свою артиллерию, то сможет бить по центру из тяжёлых и средних пушек. Вот тогда нам придётся, действительно, туго.
— Но ведь если мы отступим чуть позже, — возразил Зенцов, — то враг всё равно сможет установить пушки, и отроет огонь.
— На штурм со всех сторон у немцев сил не хватит, — сказал на это Губанов, — и там, где они прорвутся через первую линию,
Офицеры батальона собрались в нашем импровизированном штабе. Небольшом доме между первой и второй линией баррикад. Мы заняли самую большую комнату дома, рассевшись вокруг длинного стола, вокруг которого раньше, видимо, собиралась за обедом вся семья хозяина дома. Где он и кем он был, никто не знал. Однако человек, наверное, был осмотрительный, потому что вовремя сбежал со ставшей опасной окраины города.
— Как считаете, господин майор, — поинтересовался командир второй роты капитан Пётр Острожанин, — станут ли немцы ждать подхода фон Кинмайера или атакуют в самое ближайшее время?
— Раз не напали тут же, — сказал Губанов, — значит, ждут Кинмайера. Видимо, фон Блюхер хочет и дальше римскими руками загребать жар.
— Но не такие уж цесарцы и дураки, чтобы и дальше подставлять за немца грудь?! — воскликнул Антоненко. — Чем же их так прельстили пруссаки и рейнцы? Сначала обстреливали, а потом вроде как на их сторону перешли. В голове не укладывается, если честно сказать.
— Политика, — словно брань выплюнул Зенцов.
— Во время битвы немцы могли уже перейти на сторону цесарцев, — предположил я. — Я был в немецком штабе в середине битвы, как раз перед атакой нашей кавалерии с фронта и тыла. Их артиллеристы работали как проклятые, а вот толку от их усилий было очень мало. Такое впечатление, что они били по известным цесарцам ориентирам.
— А что вполне может быть, — сказал Острожанин. — Изображали активность, усыпляли наше внимание, а между тем готовились вероломно ударить нам во фланг.
— Этого нападения ждали и в нашем штабе, — добавил я, — поэтому и сосредоточили всю тяжёлую кавалерию напротив их позиций.
— Не слишком-то это помогло, — заметил недолюбливающий меня Зенцов. — Перемудрили штабные головы.
— Прекратите, штабс-капитан, — остановил его майор Губанов. — Ваша ирония неуместна.
На такой вот ноте и закончилось наше совещание. Офицеры разошлись по позициям.
Врага мы ждали ещё два дня. Дежурили на баррикадах, высматривая в зрительные трубы, передаваемые от офицера офицеру, строящихся немцев и цесарцев. Они собирали против наших позиций значительные силы пехоты и кавалерию, в основном, римскую. А вот артиллерии никто не заметил, быть может, по нашему примеру её подтянут туда, где прорвутся, или же здесь не основное направление удара, а так — силы наши распыляют. У них-то солдат куда больше. Фон Кинмайер, судя по коричневым мундирам пограничных полков Восточной Европы, уже привёл свою армию.
— Венгры и румыны с границы с Портой, — сказал де Брасиль. — Да и оружие у них, как говорят, почти у всех нарезное. Бьёт дальше обычных ружей и намного точнее. В моей роте такие ружья только у лучшего взвода, а у коричневых, как говорят, через одного. Они со своими ружьями приходят на службу, с теми же, с какими на охоту ходят.
— Это не новость, — отмахнулся я. — У нас, в егерских полках, особенно из сибирских губерний, это обычная практика. Охотники приходят на службу со своим оружием.
— Так и у нас стрелковые полки есть, — с гордостью за страну заявил суб-лейтенант Маржело. — Они ничуть не хуже ваших прославленных егерей и цесарских граничар.
— Вот только ни тех, ни других с нами нет, — оборвал ему, как-то не слишком вежливо, де Брасиль, — а вот пограничники — есть. И завтра-послезавтра начнётся перестрелка.
— К тому времени, де Брасиль, — сказал ему я, — у нас уже будут две пушки. Конечно, пара шестифунтовок не остановят врага, но и стрелков заставят быть осторожней.
Перестрелка началась на следующее утро. С самого рассвета, как только мы заняли места на позициях, вдали замелькали мундиры граничар. И засвистели пули. Наши артиллеристы палили по ним, но больше для острастки, небольшие шестифутовые ядра на таком расстоянии не причиняли особого время солдатам. Только когда шрапнельный снаряд попадал в самый центр вражьего построения, он наносил изрядный урон, а в остальном по большей части они пропадали втуне. Не совсем, конечно, зря, они тревожили пограничников, сложновато сосредоточиться на прицельной стрельбе, когда по тебе палят из пушек, а рядом взрываются гранаты, тысячами кусочков свинцовой смерти. Мы стреляли в ответ, но без особого результата. Гладкоствольные мушкеты не могли сравниться в дальности и точности стрельбы со штуцерами пограничников.
— Нет у нас штуцерных, просто нет, — сказал мне в ответ на просьбу передать хотя бы полвзвода солдат «третьей линии». — И штуцеров нет. У нас и так с запасным оружием скверно. Солдат-то после Трафальгара дирижаблями прислали, а вот оружие — нет. Последние резервы распотрошили, чтобы всех вооружить. Я из своего жалования штуцера стрелкам твоей роты покупал.
— Вот только вооружены они гладкоствольными мушкетами французского образца, — сказал я. — Куда же подевались ваши штуцера?
— Видимо, твой предшественник, Серёжа, — ответил Губанов, — успел подсуетиться. Он, вообще, был человек крайне шустрый, любил казённое имущество налево пускать. Жаль, погиб, как герой, а то я его за штуцера под трибунал бы отдал, сволочь этакую. Теперь эту историю придётся замять — и плакали мои денежки.
— А что же, — несколько уязвлено поинтересовался я, — его имущество между офицерами делить не будут? Как моё.
— Нет, не будут, — сказал майор. — У него семья в Тверской губернии, жена, дети. Им всё и отойдёт, как положено. А ты у нас, как говориться, один, как перст.
— Какие-то дальние родственники есть, — задумался я, — но я их видел очень давно. На похоронах деда, тогда почти всё наше семейство собралось.
— На похоронах нынче семьи только и собираются, — заметил майор Губанов, — чтоб наследство поделить. У вас всё? — спросил он. Я кивнул. — Тогда свободны.