Наука умирать
Шрифт:
— Василий Павлович, пошли с нами ужин добывать, — предложил прапорщик Гольдшмидт, ставший героем этих двух дней, замеченный самим Марковым и потому сделавшийся вдруг развязным и общительным. — Я знаю развалины дома, где есть запасы картошки, хлеба и сала. Вчера там угощался.
Шли впятером через ручей — по брёвнышку, по сырому лугу, пахнущему землёй. Тёмными пятнами выделялись неубранные трупы: крепко заснули бойцы — никогда не разбудить.
— Не вздыхай, Мушкаев, — сказал капитан Бахманов. — Наших похоронили. Это красная сволочь гниёт. Половина — жиды.
— Преувеличиваете, капитан, — возразил кто-то, — большинство — русские мужики и казаки.
— Вы правы, — согласился капитан. — Жиды в штабах сидят и командуют.
Подошли к разрушенным, сгоревшим домам предместья. Некоторые хоть и были целы, однако от безжизненной темноты выбитых окон и пожарищ казалось, что вокруг сплошные развалины. Пунктуальный Гольдшмидт нашёл какой-то свой ориентир, отсчитал шаги и остановился возле разбитого снарядом одноэтажного дома. Железная крыша разорвана, стены разбиты, крыльцо и двери превращены в кучу обломков.
— Сюда, за мной, господа. Здесь много книг и газет — будем освещать.
От былой гостиной теперь осталась половина: диван, этажерка с книгами — и провал.
— Русский дом, — сказал Бахманов, увидев икону. — Здесь можно и поужинать.
— За домом — трупы, — сказал Гольдшмидт. — Я вчера вытащил. Старик, девушка...
Вспыхнули спички, подожгли скрученные наподобие факела газеты, освещая шкаф с несколькими буханками хлеба, разрытый снарядом погреб с бочками и мешками... Мушкаев сжёг одну газету, взял другую — старую, измятую. Уже спичку поднёс, но остановился: увидел стихи. Конечно, большевистская газета и стихи большевистские. Раньше в России такие не сочиняли:
Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг! Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнём-ка пулей в Святую Русь...И пальнули! Винтовочный резкий оглушительный залп, за ним — пулемёты.
— Господа! Это атака красных, — закричал Бахманов. — Бегом в казармы.
Торопливо рассовали по карманам и вещмешкам продукты. Мушкаев схватил буханку и кусок сала. Побежали навстречу огню в раскалывающуюся выстрелами ночь. Однако Мушкаев заметил, что бегут не все: одного или двух не достаёт.
— Господа, кто-то отстал! — крикнул он.
— Догонят! — крикнул Гольдшмидт и выразительно дёрнул Мушкаева за рукав.
Вместе с ними к своим спешили ещё несколько групп офицеров. В казармах оказались в самый тяжёлый момент боя: от красных, наступающих со стороны огородов, офицерские роты бежали. Не остановили их ни яростные крики Маркова, ни его нагайка. Укрылись в корпусах со стороны предместья. Мушкаев, Бахманов и Гольдшмидт прибежали сюда. Марков, Боровский, Тимановский располагали роты у выбитых окон, ставших бойницами. 1-я рота заняла большую солдатскую спальню с разбросанными железными койками. На них складывали раненых.
— Господа, прицельный огонь по наступающим! — кричал Марков. — Сейчас мы их выбьем обратно. Степаныч, 3-я рота устояла — переведи её сюда, а на правый фланг — резервную 6-ю...
Мушкаев занял место у окна, удобно положив винтовку. Красные, встретив сильный огонь, остановили атаку и укрылись в захваченных корпусах. Стреляли из окон, пули свистели над головой, выбивали штукатурку из стен. Марков быстро, почти бегом двигался вдоль позиций, убеждая, призывая смело пойти в атаку по его команде и выбить красных из занятых ими казарм.
— Как только мы рванёмся, они побегут, — говорил генерал. — Господа, там остались наши раненые. Надо выручать их, пока не поздно.
Подошёл к командиру 1-й роты, спросил:
— Ну что, Назар, готов?
— К чему, Сергей Леонидович?
— Наступать! Не умирать же, твою мать!
— Готов и к тому, и к другому.
— Умирать подождёшь — я тебя ещё не научил. А наступать ты умеешь. Начнём, что ли? За Россию! Вперёд! — закричал генерал.
Выбегали из дверей, прыгали в окна, бежали из казарменных дворов с винтовками наперевес. Навстречу залпы, пачки, гранаты. Корпуса казарм были охвачены сплошным кольцом огня. Пробежали всего несколько шагов и залегли. Раненые отползали назад. За ними и другие — не лежать же, ожидая, когда тебя прожжёт пуля или разорвёт граната. Постепенно все отступили. Снова укрылись за стенами у окон. Рядом с Мушкаевым оказался Гольдшмидт.
— Где же ваш пулемёт? — спросил Мушкаев.
— Это был большевистский, трофейный. Они сами его и разбили снарядом.
Огонь утихал. Посверкивали лишь отдельные вспышки в окнах.
Марков нервно шагал вдоль стен, где лежали офицеры. Атака сорвалась, однако он чувствовал, что может поднять их ещё раз. Но ведь опять лягут. И опять убитые и раненые. Выругался, позвал Тимановского:
— Степаныч! Где там у тебя штаб?
Стрельба почти прекратилась. Мушкаев осторожно выглянул наружу: двор между корпусами завален телами, некоторые шевелятся, пытаются ползти. В них стреляют — в красных и в белых, — определяют своих по тому направлению, куда раненый ползёт. А если он ошибся, потерял ориентировку? Ничего. Какая разница, кто убьёт.
— Мы за Россию, и они за Россию, — сказал Мушкаев. — Умираем рядом, но с разными идеями в мозгах. Так, прапорщик?
— Идеи вообще-то не имеют большого значения, — ответил Гольдшмидт. — Вы не занимались философией? Есть такая философская точка зрения, согласно которой жизнь человека есть непрерывная борьба. За свою жизнь, за свою женщину, за дом, за семью, за племя, за свою страну, за своё сословие или, как говорят большевики, — за свой класс. Вся история — борьба интересов, борьба за существование. Ошибаются те, кто считает, будто люди борются за великие идеи. Конечно, существуют различные идеи, но они подобны отражению света, скользящего по волнам бушующего океана. Свет не оказывает никакого воздействия на бурю, но придаёт ей какую-то красоту, а некоторым кажется, что эти отблески и есть причина движения волн. Вот там возле камня — убитый большевик: по шинели видно. Пришёл сюда, чтобы награбить и отвезти в свою хату, жить счастливо и богато, но офицеры мешают и, значит, их надо перебить. А лозунги кричал: «За власть Советов», «За социализм...» Он и не представляет, что такое «социализм».
— А мы?
— И мы сражаемся за свою жизнь, но одни говорят: «За восстановление монархии», другие — «За республику».
Командный пункт — в угловой комнате. Наверное, здесь была канцелярия — столы, на стенах доски с обрывками каких-то наклеенных бумаг. Можно расстелить карты, нанести обстановку, обдумать план боя... Но сейчас не такая война, её не начертить заранее на карте, надо идти в роты, в цепи, смотреть на своих и на противника, разговаривать с бойцами — тогда и выработаешь правильный план.