Навь и Явь
Шрифт:
– Маруша недовольна своими глупыми, жестокими детьми, – изрекла она, напуская на себя загадочно-высокомерный вид, какой порой видела у жрецов. – Ваши кровавые деяния совсем не радуют её, а посему ступайте прочь.
– О, госпожа, мы иметь отчаяний! – воскликнул начальник отряда, рухнув на колени в девственно чистый снег. – Дай маленький подсказок, как мы можем умилостивлять Великая Мать и твой, её посланницам? Которая мы должен сделать?
Воинам – война, а плутам – плутни. Ухмыльнувшись про себя, Цветанка скрестила руки на груди и
– Вы могли бы немного смягчить гнев богини, ежели б вернули народу Яви хоть малую толику того, что вы у него отняли. Привезите в мою деревню пятьдесят возов со съестными припасами! Ваши товарищи пограбили моё имущество, и моим холопам теперь приходится класть зубы на полку. Они здорово отощали. Из-за вас я теперь глодаю кости вместо сочного мясца! – И добавила с ухмылкой: – Твоя моя понимай?
– О, я понимай, госпожа, понимай! – обрадованно вскочил навий. – Я извиняйся за свой товарищи и всё исправляйся! С один дня на другая изволь ожидаться обозам!
Когда отряд скрылся за деревьями, из домика вышла всё слышавшая и видевшая в оконце Невзора.
– Ловко ты их за нос водишь, – усмехнулась она. – Слушай, а почему бы тебе вообще эту войну не остановить? Скажи им, что Маруша, дескать, повелевает…
– Мысль хорошая, да боюсь, дело не выгорит, – вздохнула Цветанка. – В первый раз у меня получилось стать белой волчицей и заставить Ойхерда наложить в штаны. Сейчас мне попались доверчивые дурни, которых застращал Ойхерд. Чтобы, как ты говоришь, остановить войну, мне надобно отправиться к ихнему верховному повелителю, и вот тут потребуются настоящие доказательства, а не слухи. Понимаешь, в чём загвоздка? Не выходит у меня снова в белую волчицу перекинуться, хоть убей. Так что… Выжмем всё что можно из тех лопоухих простачков, которые готовы верить, – и ладно. Весь мир мне не спасти, сестрица, так хоть Зайково спасу – и то хорошо.
Через десять дней жители деревни с изумлением встречали обоз из пяти десятков подвод, до отказа наполненных съестным. Чудо: навии приехали не грабить и убивать, а, напротив, сами привезли снедь! Муку, крупы, хмельной мёд, овощи, солонину, масло – всё это распределили по дворам, учитывая количество ртов в каждой семье; хоть Цветанка при этом не присутствовала, но люди догадывались, чьих рук это дело. Млиница при встрече передала воровке:
– Тут тебе народ кланяться велел, Заинька. Вон, подарков нанесли! Возьми себе хоть часть – мне одной столько не съесть.
– Кушай, кушай, голубка, и ни о чём не тужи, – улыбнулась Цветанка. – Со мной не пропадёшь.
А Невзору тем временем потянуло на сладкое, хотя прежде она его не жаловала. Цветанка с ног сбилась, добывая для неё мёд. Навии оказались большими сладкоежками, и во всей округе душистого липового золота было днём с огнём не сыскать – всё изъяли, всё высосали. С горем пополам Цветанка купила туесок в какой-то далёкой деревушке, отдав связку из дюжины шкурок чернобурки. А чтобы добыть этих чернобурок, ей пришлось бегать по лесам целую седмицу.
– Дочка будет, это точно, – сказала женщина-оборотень, с довольным видом взвешивая на руках драгоценный туесок. – А
Выбившаяся из сил Цветанка без чувств упала на лавку.
Разыскивать Ойхерда и сообщать ему, что он станет отцом, Невзора даже не думала. Она уже получила то, что хотела, а дочку прекрасно вырастила бы и сама – так она говорила Цветанке. Воровка и не сомневалась. С одного взгляда на эту суровую волчицу становилось понятно: никто ей не нужен, она сильна и самодостаточна. Её любовь росла одинокой сосной на неприступной скале – никому не подобраться, не срубить.
Казалось, зимней тьме не будет скончания – так и останется лес спать в морозной стыни, под белой холодной периной снега, и никогда не проглянет солнце, не растопит льда, не оденет землю в зелёное платье. Ан нет: однажды утром (так Цветанка определяла то время суток, когда ночная чернота начинала редеть, становясь серой мглой) стало определённо светлее. Кинув тревожный взор в небо, воровка поморщилась от рези в глазах: непроглядные тучи словно разодрала огромная когтистая лапа, оставив яркие, светло-синие полосы в косматом, густом облачном пологе.
Расползался покров туч лоскутами, как ветхая тряпица, всё шире сияла небесная просинь. Таяли ошмётки серой завесы, как грязные сугробы под лучами весеннего солнышка, и хоть глазам оборотней становилось невыносимо смотреть на это торжество света, но на сердце у Цветанки ворохнулось белой птицей радостное предчувствие. К вечеру небо над домиком расчистилось полностью, и настала такая зеркальная, такая свежая и тихая ясность, какой уже не помнили эти леса… Закат малиново догорал отблеском далёкой кровопролитной битвы, а на хрустальном небосклоне проступили нежные, ласковые и кроткие звёзды.
Ночью Цветанка помчалась в город на разведку. В груди звенела тонкая, пронзительная струнка, а в городе шёл бой. Высокие, светлые и грозные кошки-воительницы в сияющих доспехах громили псов-навиев яркими, словно белые молоньицы, клинками, и падали псы, усеивая телами кривые улочки. Чёрными сугробами лежали груды трупов, превращающихся в грязную жижу и оставляющих после себя только пустые латы…
Упала раненая кошка: вражеская стрела торчала из бедра. Красивая, ясноглазая, кудри белым льном вились из-под золочёного шелома… Встретившись с её полным суровой муки взглядом, вздрогнула Цветанка всем сердцем. Звякнула, порвалась струнка, что пела победную песню в груди, и воровка без раздумий кинулась к раненой, оттащила её из гущи боя в тихий закоулок. Из раны на нечистый городской снег капали бруснично-алые капельки.
– Поди прочь, Марушин пёс, – проскрежетала белыми зубами кошка.
– А ты не злись, – спокойно отвечала воровка. – Не враг я тебе. Дай, стрелу выну.
Дёрнула Цветанка – древко вышло, а наконечник остался в теле. Кошка зашипела сквозь стиснутые клыки.
– Ну, ничего, сейчас выковырнем, – не сдавалась Цветанка.
Достав засапожник, она принялась копаться острием в ране, и кошка зарычала, кусая губы в кровь. На глубине в полпальца нож скрежетнул обо что-то твёрдое, и Цветанка радостно вскричала: