Навь и Явь
Шрифт:
– Таково моё условие, – со строгостью во взгляде молвила Дивна. – Я иду вам навстречу, оставляя Светланку у вас, но и вы со своей стороны не противьтесь, иначе миром дело не решится.
– Ладно, – сказала Невзора, опуская тяжёлую горячую руку на плечо несговорчивой воровки. – Ничего другого нам не остаётся, как только с твоим условием согласиться, государыня Дивна. Ежели рассудить, то оно вовсе и не плохо. Честь и удача Светланке таковую покровительницу иметь, как ты.
Зыркнула на неё Цветанка колко и угрюмо, зверем непокорным насупилась, но смолчала,
– Вот и добро. – Княжеская дружинница поднялась из-за стола, а следом за нею и её охрана. – Ждите нас завтра. Придём не с пустыми руками.
На прощание с ласковой улыбкой пощекотав Светланке шейку, она покинула лесной домик.
Широкими шагами шла по земле весна с солнышком под руку. Нижний Волчок и окрестные деревушки очистились от навиев, и радостнее глядел уцелевший люд, хоть последствия набега ещё долго и мучительно предстояло ему преодолевать. Много было порушено, сожжено, попорчено, дороги разрыты, деревянные мостовые на дрова разобраны. Населения убавилось: кто в боях полёг, кого недуги и голод взяли.
Проторила Дивна тропку в лесной домик. Если не каждый день, то уж через день непременно являлась с надзором, съестное приносила: и калачи медвяные, и творог, и молоко козье. А ещё женщина-кошка приносила водицу из подземной реки, что под Белыми горами широко ветвилась, самолично купала девочку в ней и пить давала.
– Необычное дитя растёт у вас, – говорила она. – Чувствуется в ней сила большая, словно все боги к её рождению руку приложили, светлую мощь небес, земли, воды и ветра в неё вдохнув.
Вскоре изгнали с Воронецкой земли врага совсем: растаяло его леденящее оружие. Снега сошли, озимые нежно-зелёным пушком покрывали поля, а яровая пахота была уж на носу. Хмари стало мало, и если прежде Цветанка носилась по ней, как по ковру, за час-другой добегая до Зайково, то теперь то же самое время требовалось, чтобы собрать радужные сгустки в лужицу поперечником с аршин. Бегать приходилось по земле, и теперь у воровки на дорогу уходило в три раза больше времени. Хозяйство Млиницы требовало работы, а помогать Цветанка могла лишь вечерами и ночами, когда солнце пряталось, – огород вскопать, воды натаскать. Разрывалась Цветанка на два дома: днём – со Светланкой, а ночью к жёнушке спешила. Тут впору было вспомнить недобрым словом «благодарность» селян, навесивших ей такую заботу на шею, но воровка не жалела ни о чём.
Подошла пахота, а годной рабочей скотины было мало. С трудом тянули плуг пережившие зиму старые клячи, и все завидовали тем, у кого хоть пара быков уцелела. Оставшаяся у Млиницы корова в плуг не годилась, и Цветанка, подумав, ночами впрягалась сама, а супруга уже не боялась белой волчицы и гладила её серебрившуюся под луной шерсть, хоть и по-прежнему не могла спать рядом с нею. За седмицу одолели они принадлежавший семье женщины надел, а потом потихоньку засеяли. Дождики выпадали в самый раз, а солнышко пригревало – доброму урожаю родиться.
– Заинька мой родной, ненаглядный, – шептала Млиница, запуская пальцы в золотые вихры Цветанки. – Присохло к тебе сердце моё, не могу без тебя, но мёртвые всё снятся мне. Стоят они, бледные, строгие, с укором глядят… Будто корят меня за что. Не хотят, чтоб жила я без них счастливо…
– Вздор всё это, лапушка, – успокаивала Цветанка. – Это всё ты напридумывала себе. Родные нам счастья желают.
– Одна я, как перст, – поникнув плакучей ивой, вздыхала женщина. – За тебя лишь и цепляюсь, как за соломинку, но толку-то от жизни такой? Ни к чему стало мне землю топтать и хлеб жевать.
Ледяной тяжестью ложились такие разговоры на сердце воровки-оборотня, надрывно звенела жалобной стрункой боль за Млиницу. Всеми силами пыталась Цветанка найти для неё утраченный смысл существования, дарила ласку, зацеловывала так, как не целовала ни Нежану, ни Дарёну, ни других девиц, кои когда-либо повстречались ей на пути. Однако всё сильнее та тосковала, а однажды воровка не застала её дома. Печь – холодная, скотине и птице корму не задано, даже посуда оставлена немытой… Гончим псом бросилась Цветанка на поиски, бежала по следу волчицей, но попала под ливень, который смыл еле теплившийся знакомый запах. Однако она продолжала идти по иному чутью, присущему лишь оборотням – закрывала глаза и вслушивалась в пустоту. Там, где проходила Млиница, висел жалобный и еле слышный, призрачный звон её голоса. Сырой свежестью дышал лес, падали капли с мокрой травы и листьев, царапался лесной малинник, а Цветанка, измазавшись в грязи, всё бежала. И наконец настигла беглянку…
Млиница лежала под корнями старого дуба, вся вымокшая, с горячим, как уголь, лбом, и бредила.
– Ладушка моя, куда ж ты подалась, – горько качала головой Цветанка, касаясь пальцами осунувшегося лица с ввалившимися глазницами.
Не отвечала Млиница, только бормотала что-то невнятное, и щемящим эхом срывались с её губ имена ушедших. Цветанка подняла бедняжку на руки и к утру уже переступала с нею порог лесного домика. Опустив женщину на лавку, она сама осела без сил на пол.
– Ведь вроде оттаивать, оживать начала, – вздыхала она, пока Невзора расстилала постель для больной. – Ан нет, видать, не отпустила её тоска горючая…
В глазах женщины-оборотня темнела дремуче-лесная задумчивость.
– На тебя саму уж смотреть страшно, – молвила она. – Про сон и еду забываешь, отощала. Она мучается – и ты с нею.
Днём, как обычно, пришла Дивна – с гостинцами и новыми рубашками для Светланки. Увидев мечущуюся в бреду Млиницу, она нахмурилась и озабоченно склонилась над нею.
– Кто сия несчастная?
– Млиницей её звать, из Зайково она, – объяснила Цветанка. – У неё навии всю семью погубили. От тоски, видать, хворь её.
Дивна присела у постели, положила руки на восково-жёлтый лоб женщины и закрыла глаза. Цветанке почудилось, словно с кончиков её пальцев начали стекать золотые огоньки-букашки. Вскоре веки Млиницы затрепетали и открылись, и в них проступило ясное сознание.
– Влила я в тебя живительную силу Лалады, – сказала ей Дивна. – Телесная хворь твоя отступила, но душу тебе лечить придётся ещё долго. Лучше всего для тебя будет оторваться от мест, где всё напоминает о твоём горе, и пожить у нас, на целительной Белогорской земле.