Наваждение Люмаса
Шрифт:
— Почему вы иногда называете его Берлем? — спросила она меня, не переставая взрыхлять землю.
— Эм-м… Просто так, — ответила я — Думаю, это из-за университета. Там многие называют его Берлем, а не Сол.
— Думаю, они называют его профессор Берлем, — сказала она, нахмурившись.
— Те, кто там работает, — нет. — Я пожала плечами. — Вам это неприятно?
— Да. Даже не знаю почему.
— Хорошо, я больше не буду так его называть. Простите меня, пожалуйста.
Мы продолжали рыхлить землю. Я нашла земляного червя и, аккуратно подняв его с земли, перенесла в более безопасное место. Лура наблюдала, как я это делаю, но неизвестно, что она при этом думала.
— Что вы узнали обо мне, когда были в голове у Сола?
— Почти ничего, — сказала я. — Я знаю, что в Германии вы с ним переспали — это единственная интимная подробность, которая мне известна. Конечно, там было куда больше разных деталей про вас двоих, но не забывайте о том, что меня интересовало то, где он находится, а не то, что он чувствует, поэтому я концентрировалась на другом наборе воспоминаний.
— Хм.
— Мне правда очень жаль. Послушайте, вы можете сами побывать у меня в голове, если хотите, в любое время. У меня там полно довольно омерзительных вещей, включая кое-какие подробности, которые я опустила, когда рассказывала вам свою «пока вроде бы оконченную» историю.
— Да нет, обойдусь. Но все равно спасибо, — сказала она и снова принялась рыхлить землю. Похоже, мои слова ничего не изменили.
Но тут она улыбнулась.
— Я всегда иду поработать в саду, когда нужно что-нибудь обдумать, — сказала она. — Монотонная работа расслабляет, вам не кажется?
О боже. Она что же, только что первая ко мне обратилась?
— Да, — сказала я. — Это действительно так.
— Сол сейчас все делает согласно учению Дзен. Поэтому если он занимается работой в саду, то всем своим существом погружается в рыхление почвы. Правда, садом он не занимается. Но иногда, когда он красит забор или чинит розетку, видно, что он сейчас делает только это и ничего другого: отдает себя этому занятию целиком, а не прибегает к нему, чтобы тем временем поразмышлять над чем-нибудь другим.
Интересно, над чем она сейчас размышляет. Может, думает, как будет просить меня уйти? И непонятно, что теперь говорить. Но ведь нельзя же, чтобы разговор на этом и закончился! Впервые за все время, что я здесь, у меня нет ощущения, что она меня презирает.
— Кстати, сегодня на автоответчик пришло еще одно сообщение, — сказала я.
— Ах да, писательница. Опять она.
— Писательница?
— Да. Именно над этим я сейчас и ломаю голову. — Она вздохнула, и между нами снова повисла долгая пауза. — Сол говорил, что вы хорошо разбираетесь в мысленных экспериментах.
— Да, — сказала я. — Разбираюсь… Хотя, наверное, правильнее сказать «разбиралась» — я ведь писала диссертацию по мысленным экспериментам.
— Хм. А как вы думаете — рассказанная история может быть мысленным экспериментом?
— Ну конечно, — тут же ответила я. — Я бы даже сказала, что все мысленные эксперименты и есть истории.
— Интересная мысль. Как это?
— Ну, ведь все мысленные эксперименты принимают форму повествования. Во всяком случае, те, которые я могу понять. — Я вдруг спохватилась, что разговариваю с настоящим ученым, и почувствовала, что должна оговориться. — Вы-то наверняка могли бы мне рассказать о таких мысленных экспериментах, которые историями не являются. Но…
Она наморщила лоб:
— Нет. Мне нравится ваша идея о том, что все мысленные эксперименты — истории. Полагаю, если они не представляют собой историй, то это уже крутая наука, а вовсе не мысленные эксперименты. Поезда Эйнштейна, кошка Шрёдингера… Хм.
— Именно. Как раз эти два я изучила довольно подробно.
— Ну, надо будет как-нибудь поговорить о них. Но пока мне важно другое: значит, вы согласны с тем, что мысленный эксперимент может представлять собой историю?
— Определенно. А почему вы спрашиваете?
— Что, если я проведу мысленный эксперимент с вашим участием? Он имеет отношение к тропосфере, и хотя он существует в форме истории — с персонажами и всем прочим, — я этой истории не видела, поэтому буду рассказывать ее как такую историю, в которой нет персонажей, понимаете?
Вообще-то нет, но я киваю.
— Продолжайте, вы меня заинтриговали.
— Что вы поняли про тропосферу на сегодняшний день? — спросила она. — Если говорить об основных положениях.
— Эм-м… Что это место, созданное речью.
— А если точнее?
— Ну, еще мыслью, — добавила я. — Которая обращается в метафору и…
— Мыслью, — повторяет она. — Прекрасно. Да. Это место, созданное мыслью. И тогда мы можем задать вопрос: что такое мысль? Вы согласны?
— Да.
— И наш опыт в тропосфере показывает, что мысли — это не только невидимое, вымышленное «ничто». Стоит им появиться, как их тут же записывают — и они в каком-то смысле становятся объектами. С этим вы согласны?
— Да, и с этим согласна.
Мы продолжали рыхлить землю, хотя вообще-то рыхлить в этом месте было уже нечего.
— Отлично. Значит, теперь нам нужно подумать о том, что мысли имеют вещественное содержание.
Мне припомнилось кое-что из первого послания Аполлона Сминфея.
— Что-то вроде того, что мысль материальна? — спросила я.
— Да! Именно. Но трудно представить себе эту мысленную материю.
— Это да. Должна признаться, что я ее так и не увидела.