Наваждение Люмаса
Шрифт:
— Как она называется? — спросила я.
— «Постструктуралистская физика», — ответила она. Постукивание спиц прекратилось. Она вздохнула и свернула на коленях вязанье. — Она, конечно, никогда не будет опубликована.
— Почему?
— Потому что ничего из того, что я вам рассказала, нельзя доказать. Не существует никакой постструктуралистской физики. Представляю, как бы я пыталась объяснить все это своим бывшим коллегам. Они бы подумали, что я сошла с ума. Такое случается с людьми, когда они выходят на пенсию. Они… — Лура пожала плечами — короткое, едва заметное движение. Мы с Берлемом ждали, что она закончит фразу, но она произнесла лишь: — Ну, что ж…
Берлем нагнулся, чтобы поднять клубок шерсти — я не заметила, как он упал на пол и закатился под стул Луры.
— А как же тропосфера? — спросила я.
— Никакой тропосферы больше не будет, — ответил Берлем.
— Не будет? Но… как?
— Вы ее уничтожите, — сказал он.
Глава двадцать пятая
Я сидела на кровати, и мысли бились в голове всполошившимися бабочками.
Вот черт!
Теперь-то я понимаю, почему Аполлон Сминфей так мною заинтересовался.
Так, значит, я могу изменять мысли людей — точно так же, как и ДИТЯ. Могу заставить кого-нибудь вроде Мартина Роуза так сильно захотеть в туалет, что ему придется оставить свой наблюдательный пост. А еще я не позволила Вольфу рассказать Адаму, где находится книга, когда типы из «Звездного света» наверняка затаились у Адама в голове и подслушивали. Но я-то думала, что все могут так делать. И не подозревала, что во мне есть нечто особенное. А теперь оказывается, что да — есть. Лура даже полагает, что я могла бы думать в машинной кодировке — что у меня есть такой потенциал. Вот почему Аполлон Сминфей хочет, чтобы я отыскала Эбби Лэтроп и через нее изменила ход истории. А Берлем и Лура мечтают отправить меня еще дальше в прошлое, чтобы я убедила Люмаса вовсе не писать этой книги. Они говорят, что мне не следует торопиться и нужно хорошенько спланировать путешествие — ведь когда не станет книги, знания о тропосфере тоже не останется. Типы из проекта «Звездный свет» никогда не отыщут книгу в монастыре, потому что книги там больше не будет. Да и никакого «Звездного света» тоже не будет. Правда, меня, как обычно, беспокоят временные парадоксы — они ну прямо связывают мне крылья! Ведь если бы я когда-то уже это сделала и все прошло успешно, то теперь мне не потребовалось бы делать это снова. К тому же в действительности у меня не так уж много времени. Мартин и Эд могут прийти сюда завтра же и вынести мне мозг. Разве тот факт, что они здесь, в этом мире, и хотят сделать со мной такое, не означает, что когда-то в прошлом мне не удалось предотвратить появление книги?
Если только… Если только время на самом деле не устроено иначе, чем все мы думаем.
Впрочем, возможно, лучше не думать об этом слишком много… Мне вообще теперь страшновато о чем-либо думать — теперь, когда я знаю, на что способны мои мысли.
Итак, я хотела знания — я его получила. Но хотела ли я такого знания? Хотела ли знать, что никакого Бога нет, потому что Бог — это мы? Что, весьма вероятно, нет никакого создателя и нет никакой причины? Причину мы придумываем сами, а о создателях лишь мечтаем — это все, что нам остается. Но ведь все это я знала и раньше, разве нет? Возможно. Но как же это ужасно: как ужасно убеждаться в своей правоте, ужасно получить подтверждение того, что да, там, наверху, действительно нет никакого папочки и никто не похвалит тебя за то, что ты правильно сложила головоломку. Нет никакого высшего существа, которое захлопало бы в ладоши и выделило бы тебе почетное место в раю, потому что тебе удалось понять кое-что из Хайдеггера. Возможно, где-то в тропосфере бог и существует, но ведь тропосфера — это всего-навсего наши мысли. А вне наших мыслей фактически ничего и нет. Усилием нашей мысли вращаются кварки, а из электронов получается все, чего бы мы ни пожелали.
Ньютоновские причина и следствие подразумевают, что, с тех пор как кто-то запустил маятник на часах мироздания, всякое действие во вселенной может быть предсказано, — конечно, если ты располагаешь необходимыми средствами. В этом мире, где все заранее предрешено и обо всем можно узнать заранее, нет места свободной воле. В этом мире, проснувшись утром, я делаю лишь то, на что запрограммирована: моя жизнь — послушно падающие друг за другом фишки домино, подталкиваемые другими такими же фишками. Вот что бывает, когда пытаешься объединить Бога с наукой. Выходит всего лишь рассказ, простой и без изысков. Рассказ, у которого есть начало, середина и конец. И середина существует в нем лишь потому, что есть начало, а конец — потому что есть середина. А в начале было слово, и слово было с Богом, и слово было Бог.
Если убрать это повествование с его причиной и следствием, нам останется лишь квантовый мир, достаточно тревожный уже сам по себе: возможность существования множества вселенных, бесконечная вероятность… Но если не принимать все это слишком близко к сердцу и учитывать факторы эволюции и экономики и всего остального, что в нашем мире принимается как должное, тогда у тебя появится хотя бы иллюзия свободной воли. Ты можешь, например, решить, стать ли тебе богачом. Можешь вырасти и стать президентом. Маловероятно, но возможно.
Но в этом новом мире постструктуралистской физики свободы воли у меня так много, что уже ни в чем нет никакого смысла.
Но, Эриел, ты ведь и раньше думала точно так же. Ты читала Хайдеггера и Деррида. Тебе так нравилось все это — ничего абсолютного не существует. Вот как ты считала. Все зависит от всего остального.
Но мне не хотелось, чтобы это было правдой. Или так: мне хотелось, чтобы это было правдой, но лишь в закрытой системе языка, в которой абсолютной правды все равно никогда не бывает. Мне хотелось неопределенности. Но я никогда не мечтала о том, чтобы весь наш мир был создан из одних только слов и из ничего больше.
Вот, может быть, почему Берлем так стремился к пустоте.
И вот куда бы устремилась и я тоже, если бы мне не нужно было снова отправиться в тропосферу, откуда я, весьма вероятно, уже не вернусь. Впрочем, думаю, Берлем и Лура рассуждают вполне разумно. Если я все равно собираюсь отправиться в прошлое, чтобы по просьбе Аполлона Сминфея изменить мысли Эбби Лэтроп, почему бы не переместиться еще дальше и не изменить заодно сознание Люмаса — во благо рода человеческого? И конечно же, в их словах есть смысл. Тропосферы быть не должно. Если многие люди узнают о ней, наш мир станет развиваться по худшему из возможных сценариев: ни бога, ни свободы воли. Одни люди станут контролировать сознание других. Наделенные властью смогут манипулировать остальными, заставляя нас думать то, что хочется им. И все «опасные» или «революционные» элементы будут стерты.
Да — стерты примерно так же, как я собираюсь стереть мысли Эбби Лэтроп и Томаса Э. Люмаса.
Я легла в постель, но сон все не шел. А когда все-таки удалось уснуть, мне снова приснился Аполлон Сминфей. В основном сон повторял прошлый, в котором он стоял передо мной и твердил: «Долги надо отдавать», — снова и снова. Но вторая половина сна была про все, что он говорил мне о путешествиях во времени и парадоксах. Я спрашивала его: «Но как же можно вернуться назад во времени и изменить мир, если сейчас он не изменен, несмотря на мое вмешательство в прошлом?»
А он отвечал только: «Вы уже сделали это».
Под конец мне удалось на часок уснуть.
Наутро, когда я проснулась, дождь уже перестал, и Берлем сварил мне кашу. Не уверена, что мне так уж хотелось каши — пожалуй, хотелось только курить, а потом порыться на кухне в ящиках стола, отыскать самый острый нож и потом провести несколько часов наедине с собой, убеждая себя в том, что я реальна, что я — человек и что-нибудь да значу. Но кончилось тем, что я все-таки съела кашу и после этого выкурила одну сигарету, запивая ее водой. Около десяти часов спустилась из своего кабинета Лура.