Наваждение
Шрифт:
— Хотите добрый совет? — продолжила Вера. — Сходите и вы, не пожалеете, честное слово, настоящее блаженство. Не церемоньтесь, пожалуйста, мы же коллеги.
В картах это называется перебор. Во-первых, мы с нею не коллеги, я врач, она сестра. Но прежде всего, существуют же какие-то границы, которые не должна переступать женщина, принимая гостя-мужчину — не приятеля, не ровесника, не попрыгунчика. Предложение воспользоваться собственной ванной — не кофейком напоить, нечто много и много большее. И вообще могла бы и не появляться передо мной в столь фривольном виде. Я
Реакция у Веры отменная. Мгновенно прочувствовала мой настрой, заливисто, как недавно у дверей, рассмеялась:
— Да отмякните вы наконец, Борис Платонович! Просто мне хочется, чтобы вам у меня было хорошо, всего-навсего. Так чай или кофе?
— Чай. — Я тоже изобразил улыбку. Кофе — слишком уж по сценарию, к тому же растворимый, да еще индийский, не вызывал у меня восторга.
— Чай — это пять минут дел. Заодно побалую вас маминым клубничным вареньем, не зря вы банки в сумке таскали.
— А давайте на кухне, — предложил я. — На кухне всегда как-то уютней. — Подальше от тахты и журнального столика.
— Ну что вы! — Вера «панически» схватилась за щеки. — Такого гостя — и на кухне! В жизни бы себе не простила!
Мелово-белые руки на розовевших щеках…
Вера не только в перевязочной работала быстро и умело, она и дома была расторопна, ловка. Аккуратно легли на столик две вышитые салфетки, чайная посуда — тоже отметил — оказалась намного выше классом, чем окружавшие нас вещи. Когда все было готово, спросила:
— У меня в загашнике полбутылки ликера, выпьем по рюмочке с холоду?
«По рюмочке» — из того же перебора. Пить с нею не следовало ни в коем случае, тем более что недавно вкушал дочкину наливку — сладковатую, вроде бы безобидную, но градусов за двадцать точно. И буркнул Вере:
— Ну, если только по одной, не больше. Морозец, в самом деле, знатный…
Я сидел на тахте с краю, у стенки. Вера рядом. Она подняла свою рюмку и, глядя мне в глаза, сказала:
— Предлагаю тост. За спасительное свойство человеческой памяти забывать. Я хочу, чтобы вы, Борис Платонович, все забыли. Раз и навсегда, навечно.
Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, о чем шла речь. Я бы и сам рад был выбросить из памяти картинку, увиденную в ординаторской. Искренне ответил:
— Я поддерживаю ваш тост. — Но тут же, на всякий случай, прилепил: — Хоть, признаться, и не понимаю, отчего это так для вас существенно.
Вера с легким стуком поставила рюмку на стол, поморщилась:
— Трудный вы, извините, человек, Борис Платонович. И для себя, и для других.
— Почему трудный? — тоже насупился я.
— Да потому хотя бы, что все прекрасно понимаете, однако спрашиваете, докапываетесь, не успокоитесь, пока во всю глубину раны зондом не пролезете. Но мы же не в больнице.
— Уж каков есть, — хмуро произнес я. — Не берусь судить, как для других, но для себя — не трудный.
— Ой ли, Борис Платонович? Ваше любимое занятие — насиловать себя да на двух стульях посиживать.
— У вас есть основания для такого суждения? — Ее выпады делались уже небезобидными.
— Есть. — Вера теперь не морщилась, улыбалась. — Вот я, например, знаю, что нравлюсь вам. А вы упорно делаете вид, будто меня вообще не существует в природе.
— С чего вы взяли, что нравитесь? — Жаль, не было передо мной зеркала, не мог я увидеть своего лица. — Или решили, что я, позвав вас, единственную не приглашенную даму, на танец…
— Да бросьте вы! — перебила меня Вера. — Не в танце дело. Еще до танца. Какая была бы я женщина, если б не заметила, как смотрит на меня мужчина?
— И поэтому затащили меня к себе? — Я убивал двух зайцев. Отказывался дальше выслушивать о моих чувствах к ней и сам переходил в наступление. — Чтобы… чтобы сказать мне это?
— Ну, вот видите. — Улыбка теперь была кислой. — Еще одно подтверждение моим словам о вашем характере. Не беспокойтесь, не для «чтобы и чтобы». — Отодвинулась, сняла с головы полотенце, тряхнула еще влажноватым пушистым облаком волос. — Помните, просила вас не думать обо мне хуже, чем я есть?
— Да, — односложно ответил я.
— Потому и пригласила.
Или я совсем плохо начал соображать, или каким-то другим, не понятным мне языком Вера изъяснялась. Ее «потому» абсолютно ничего для меня не прояснило. Медленно, с разбором отыскивая слова, спросил:
— Пригласили, чтобы доказать мне, что вы морально устойчивы, если я вдруг, подумав иначе, стану приставать?
— Так вы ж не станете приставать, мне это даже в голову не могло прийти, не знаю вас, что ли. Как любит говаривать наша сестра-хозяйка, не первый год замужем. — Наполнила свою рюмку, оставив мою пустой, залпом выпила.
Я — чем еще мог отплатить ей? — налил в свою, тоже молча, будто нет Веры рядом, проглотил. Отвратительный ликер, как только эта гадость может кому-то нравиться. Еще секунду назад у меня и в мыслях не было заговаривать на подобную тему, сам не понял, как у меня вырвалось:
— Почему вы в разводе?
По идее, она не должна была отвечать, в лучшем случае одарила бы меня удивленным взглядом. Я, кляня себя за несдержанность, смотрел, как она вытащила сигарету, со второй спички прикурила, затем протянула мне полупустую пачку:
— Будете?
Я демонстративно взял одну, сунул в рот. Вера хмыкнула, чиркнула еще одной спичкой, поднесла к моему лицу маленькое колеблющееся пламя. Я забрал у нее спичку, осторожно, скосив глаза, приблизил к огню кончик сигареты. Весь подобрался, чтобы не закашляться. Это была третья в моей жизни сигарета. Согласился бы взамен допить весь оставшийся приторный ликер. Вера, скептически поджав губы, наблюдала за моими подвигами. Обошлось, не закхекал, сумел выпустить тошнотворный дым прежде, чем он достиг чувствительного краешка горла. Я был доволен собой. И уже меньше сокрушался, что коснулся ее личной, куда не следовало мне лезть, жизни. В любом случае предпочтительней, чем обсуждать вопрос, почему она так уверена, что не буду приставать к ней. Посмотрел на Веру изучающим, «докторским» взглядом — врач на сестру.