Наваждение
Шрифт:
Перед тем, как посудачить о гомиках, мы в кабинете Покровского вспомнили о Чикатило. Тоже веселенькая история. Этот монстр загубил больше полусотни человеческих жизней. Чудовище — выкалывал глаза, вспарывал животы, вырезал половые органы. Никто не придал значения тому, что он, живущий в России, был украинцем. Но ведь Чикатило мог оказаться и кавказцем, и евреем — маньяк, нелюдь не имеет национальной принадлежности. Вот подарочек был бы нашим ура-патриотам, страшно подумать.
Но к Сидорову счет особый. К Севке Сидорову, обладателю одной из самых русских, самых незыблемых фамилий. Трудно, кстати, объяснить ее популярность. Ну, Иванов,
Так получилось, что в тот день, буквально через полчаса, мне вновь суждено было встретиться с Севкой. Я решил пройтись домой пешком, заодно в магазин-другой заглянуть, и столкнулся возле гастронома с Сидоровым. Не успел сделать вид, будто не заметил его, к тому же он сам подошел ко мне.
— Платоныч, — радушно заулыбался, — на охоту вышел? — Цепко скользнул взглядом по моему лицу, полюбопытствовал: — Что это вы будто не в духах?
Не следовало с ним разбираться, да и смысла не имело, тем более на запруженной народом улице, но я не удержался, спросил:
— Зачем вы Аркадия Семеновича оскорбили? Неумно это и неинтеллигентно, разве непонятно?
Он помедлил, и голос, когда заговорил, прозвучал насмешливо, враждебно:
— А чего это вы вдруг его адвокатом заделались? Питаете слабость?
— Слабость, насколько я осведомлен, должны питать скорее вы. — Мой намек был слишком тонок, чтобы Сидоров дотумкал, куда он метит, но я не отказал себе в удовольствии хотя бы так ткнуть его носом в собственную блевотину.
— Ох, Борис Платонович, не те газетки и журнальчики вы с ним почитываете, — одними губами улыбнулся Севка.
— Газетки тут ни при чем, — сухо ответил я, давая понять, что продолжать разговор не намерен. Но он не уходил.
— Может, и ни при чем. Тут, наверно, кое-что другое. При чем, вернее, кое-кто. Только зря вы на меня буром прете, я у вас на дороге не стою, пользуйтесь в свое удовольствие. А бабенка приятная, могу порекомендовать. — И пошел от меня, раскачиваясь и насвистывая «мы с тобой два берега у одной реки».
«Убью, сволочь», — подумал я, ненавистно глядя ему вслед. Тогда это было всего лишь ничего не значащее сочетание слов, в ту пору я еще не вынашивал мысли покончить с ним. Кольнуло меня другое — он уже знал, что я побывал у Веры. Откуда знал — Вера донесла? Сволочь…
* * *
Какая — эта мысль не дает покоя — была бы уготована мне судьба, не продлись эта цепочка случайностей? Проще всего полагать, что каждая жизнь — цепочка банальных и роковых совпадений, Сознаем мы эту истину или нет, принимаем или не принимаем, жалкие щепочки мы в неуправляемом вселенском водопаде. Но никакие звезды, никакие зодиаки-гороскопы не предопределяют нашу судьбу — неправда, что чему быть, того не миновать. Как чушь и неправда, что не утонет тот, кому суждено быть повешенным. Утонет как миленький. Не всё, ребенку ясно, игра случая — многое и многое зависит от нас, но уж наверняка не лежал бы я сейчас в белой майке на диване, затягивая на веревочке жизни последние памятные узелки. И не готовился бы я к смерти, не встреться мне в тот морозный декабрьский вечер в магазине Вера, не окажись я потом в ее квартире. Что встретил — случайность, но что оказались вместе — моя воля, добрая или недобрая.
Около трех недель прошло после нашего «именинного» танца, и подействовали они на меня благотворно. Как ни странно это, но «подержав» Веру в руках, возбудившись от ее близости, я угомонился. Неудачная аналогия, однако, что-то вроде апатии, возникающей к женщине после удовлетворенного желания. И хотеть ее перестал, и ненавидеть. Осталось лишь вязкое чувство неудобства, когда приходилось общаться с ней. Думаю, решающую роль здесь сыграло, что оказалась Вера дочкиной одноклассницей, словно бы в другое измерение сместилась.
И она, я замечал, перестала нервничать в моем присутствии, даже несколько раз попыталась улыбнуться. Вот чего я действительно побаивался, так это Вериной улыбки, — ведь ее можно было истолковать однозначно, если Вера, танцуя, все-таки коснулась моих оттопыренных брюк. Но ни разу мы с ней даже словечком, не относящимся к работе, не перекинулись. К тому же, как всегда бывает поздней осенью и в начале зимы, в отделении скопилось много тяжелых больных, мы часто и подолгу оперировали, не до копаний в себе было.
В тот декабрьский вечер я забежал после работы к Ларисе — она позвонила, сказала, что Платоша затемпературил. К счастью, оказалась легкая простуда, зять мой находился в поездке, мы очень славно провели время, даже выпили знаменитой дочкиной — мамина школа — вишневой наливки. Я возвращался домой в прекрасном настроении — нечасто со мной случалось в последнее время, — крепко, здорово похрустывал под сапогами снежок, дерзкий ветерок не холодил, а лишь подзадоривал. Увидел на другой стороне улицы непогасшую витрину еще не закрывшегося гастронома, вспомнил, что дома нет хлеба, и заспешил к нему.
В хлебном отделе стояла небольшая очередь, человек десять. Вера была третьей. Она не заметила меня — рылась в кошельке. Делать это было ей неудобно — одна рука занята тяжелой, видно, раздувшейся хозяйственной сумкой, через плечо висела другая, поменьше, в довершение ко всему под мышкой зажата какая-то коробка. Я смотрел, как она неловко расплачивалась, прятала сдачу, а потом, отойдя в сторонку, пыталась засунуть в плечевую сумку два купленных батона. Влез только один, и она, со вторым в руке, направилась к выходу. Мне повезло, я уже отходил от кассы, еще бы немного — и настиг бы Веру. Специально шел медленно, медленней, чем она, давая ей возможность удалиться от меня.
Вышел — и притормозил, наблюдая, как она мучается со своей поклажей. Вера остановилась в нескольких шагах, спиной ко мне. Коробка упала на землю, не хватало третьей руки, чтобы поднять ее. Опустила сумку, нагнулась за коробкой — сползла с плеча другая сумка, переключилась на нее — свалился в снег батон. Подобные номера откалывает в цирке нескладеха-клоун, дабы посмешить публику. Но Вере — даже не видя ее лица, но одним движениям нетрудно было догадаться — веселиться хотелось меньше всего.