Наваждение
Шрифт:
Я не сомневался, что Вера пригласит меня, девяносто девять из ста, хотя бы из элементарной вежливости. Но я не войду. Нетрудно выдумать причину, чтобы отказаться, но я и выдумывать ничего не стану — просто не войду и всё. Раскланяюсь — и вниз. Я не опасался остаться с Верой один на один — ни за нее, ни за себя. Но лучше было — прекрасно понимал — не делать этого, не нагнетать. И без того хватало перебегавших нам дорогу черных кошек.
Последняя лестничная площадка. Вера полезла в карман за ключом:
— Может, зайдете, Борис Платонович? Кофейку
Даже если бы вынашивал я какие-то варианты, это ее «может» сразу должно было остудить меня. Снова, так получалось, решающее слово доставалось мне.
— Благодарю, но никак сегодня не могу, — сказал я, опуская сумку на пол и кладя сверху коробку.
Вера успела отворить дверь, оглянулась — и вдруг звонко, по-девчоночьи расхохоталась:
— Да ладно вам, Борис Платонович, перестаньте! — Схватила меня за руку и потащила внутрь.
Я не сопротивлялся. Совсем уж идиотом выглядел бы, если бы начал упираться, вырывать руку. Но пути для отступления не были отрезаны, великолепно мог бы еще дать обратный ход, не раздеваясь и не устраивая митингов.
Вера сняла с меня шапку, положила на полочку над вешалкой:
— Не заставляйте расстегивать пуговицы на вашем пальто, у меня пальцы закоченели. Все равно я вас не выпущу, пока чаем или кофе не напою. Будьте уж до конца джентльменом, не допустите же вы, чтобы женщина вас упрашивала.
Что мне оставалось? Разве что посмотреть на часы и сотворить крайне озабоченный вид. Но чуть расслабился — теперь она перехватила инициативу, она принуждала меня. Помог — джентльмен! — Вере снять шубку, затем разделся сам. Подумал, что ей действительно впору было замерзнуть — шубенка легкая, на рыбьем меху, коротенькая. Предпочитает страдать, лишь бы ноги свои модельные повыше открыть, даже студеной зимой.
— Переобувайтесь, — пододвинула ко мне Вера большие мужские тапочки без задников. — И вообще будьте, как дома. А еще, пожалуйста, поскучайте здесь немного, у меня в комнате не совсем прибрано.
Упорхнула, а я понемногу начал выделять желчь, прикидывая, для кого дежурят в коридоре эти тапочки, и у кого что болит — знакомы ли они с ножками Сидорова. Через минуту она снова показалась, теперь, при свете, я смог разглядеть ее получше. Мороз никого не делает пригожей, потому что обладает неприятным свойством красить не только щеки, но и носы. Сейчас Верино лицо с пунцовым вздернутым носом, слегка размазанными, все еще слезящимися от ветра глазами, мало привлекало. И я почему-то этому обрадовался. Снова уверенно взяла меня за руку, ввела в комнату.
Мне было интересно поглядеть, как она живет, — вещи, давно известно, способны многое рассказать о хозяине. Но тут глазу не за что уцепиться: стандартная комната, стандартная непритязательная мебель, телевизор допотопный — да и как иначе обитать медицинской сестре, с ее позорной зарплатой? Но два момента я ухватил сразу: в доме почти не было книг и тахта у стены впечатляла — широченная для такой маленькой площади, устлана ярким, цветастым ворсистым покрывалом. Возле тахты — маленький журнальный столик, больше чем для двоих не накроешь. Этот интимный ансамбль понравился мне еще меньше.
— Садитесь, Борис Платонович, — кивнула мне Вера на тахту, — располагайтесь. Покину вас ненадолго, на кухню сбегаю. Вам чай, кофе? У меня, к сожалению, только растворимый, индийский.
Я уже раскрыл для ответа рот, но она вдруг совсем сбила меня с толку. Зябко поежилась — и просительно улыбнулась:
— А можно я в душ сбегаю? Закоченела совсем, даже извилины в мозгу задеревенели. Пять минуточек, вы не обидитесь, подождете?
Я неопределенно пожал плечами — выбирать не приходилось, если уж вошел сюда, разделся.
Вера опять исчезла, я, самоед, затосковал. Сюжет пошлого фильма продолжался — непременный гигиенический душ перед общением, не хватало только, чтобы вышла, завернутая в едва прикрывающее грудь полотенце, расточая запахи дезодоранта.
Чтобы чем-то заполнить тягостную паузу, я подошел к зеркалу, взялся расчесывать примятые шапкой волосы. Никак не мог придать им нужную форму, раздражался сильней, чем стоила того причина. С волосами у меня сложные отношения. Хоть и невообразимо это, волосы — это совершенно автономная, никому не подвластная структура. У них свой характер, даже настроение, свои капризы, чудачества. Живут особой, независимой от хозяйской воли жизнью. Этакий кот, гуляющий сам по себе. А чего, — подумал, глядя в зеркало на свое недовольное лицо, — я пыжусь? Хочу произвести на Веру впечатление, скорблю, что вихор на темени торчит, никак не уляжется? Сунул расческу в карман, заходил по комнате. Интересно, намочит ли Вера свою рыжую копну?
На столике лежала раскрытая книга, в развороте ее — очки. Я взглянул на обложку — Стивен Кинг. Поднес к глазам очки — минимум полтора. Я ни разу не видел Веру в очках, но знал, что она близорука, — широкие зрачки, слишком низко наклонялась, когда приходилось делать более тонкую, тщательную работу. Очки моих симпатий к Вере тоже не прибавили — надо же, заботится о своей внешности даже в ущерб работе. Но не только книга с очками украшали стол, еще и пепельница рядом стояла, с тремя раздавленными окурками. Но это, если бы вздумал ревновать, не послужило поводом — я знал, что Вера курит. Мне курящие женщины не нравятся. Не потому, что сам некурящий и вообще враг этой дикарской привычки: не выношу запаха, а уж из женского рта — подавно.
Клацнула в коридоре задвижка, показалась Вера. На ней, в самом деле, было махровое полотенце, но не на теле, на голове тюрбаном. А тело покрывал длинный, почти до пят, мягкий коричневато-желтый халат. Небось, ничего больше нет под ним, мелькнула беспокойная мысль.
— Вы тут не заснули без меня? — показала Вера в улыбке сплошные зубы.
Умытая, распаренная, без помады на губах и туши на ресницах, она выглядела непривычно. Но, должен был признать, не хуже — пребывала еще в том счастливом женском возрасте, когда вполне достаточно красок молодости.