Наводнение (сборник)
Шрифт:
— Почему? — невольно заражаясь подозрительностью товарища, сбавил тон следователь.
Ерохин показал большим пальцем вверх:
— Мэрия. Расценили как попытку дискредитировать частное предпринимательство, «задушить ростки нового», — усмехнулся он.
— Как в мэрии про расследование узнали?
Вместо ответа майор вдруг пропел:
— По свету много я бродил и мой… тут–тук — со мной — вместо того, чтобы произнести «сурок», он в такт постучал костяшками пальцев по столу.
Несколько минут Фризе молча переваривал
— Ты не ошибаешься?
— Запиши: 231–82–99, Покрижичинский Станислав Васильевич. Это его домашний телефон. Позвони, проверь. — Ерохин посмотрел на следователя пристальным взглядом. — А можешь и не звонить. Как только глубже копнем этих харонов, и нас остерегут.
— Ладно, хватит болтать! — начал сердиться Фризе. — Одно дело — дергать кооператив с проверками, ставить палки в колеса, другое — расследовать убийство. Никакая мэрия мешать этому не будет. Телефон я записал. Теперь об этой дурацкой банке… Нам без нее не обойтись. Началось-то все со смерти Уткина, а Уткин выпил отравленного пива.
— Ты говоришь: «Все началось со смерти Уткина…» А что все? По–моему, то, что началось со смерти Уткина, этой смертью и закончилось. Уткин и Кирпичников — разные эпизоды. Старушка Маврина засадила картечью в санитара, подумав, что лезет вор. Вор и лез.
— Видел бы ты эту старушку! — усмехнулся Фризе.
— Божий одуванчик?
— Ага! Лет на тридцать пять — сорок. И стройна, как манекенщица.
— Надо же! Богатая наследница?
— Дима, давай не будем отвлекаться. Ты мастак уводить от главного.
— Извини.
— Мне нужна банка.
— И мне тоже. Я опросил всех! Понимаешь, всех, ожидавших у морга. Начать по второму заходу?
— У тебя есть их адреса?
— Зачем? Я собрал их всех вместе в институте. Мы скрупулезно восстановили «картину битвы».
— Возьми в институте их домашние адреса и побеседуй днем с родственниками. То, о чем постеснялся сказать какой-нибудь профессор, может выложить его теща или дочь. Да мало ли?!
— Ну, что ж, попробую, — без особого энтузиазма согласился старший оперуполномоченный.
— Если адресов очень много — я могу тебе помочь.
— Хорошо бы, Володя, — повеселел Ерохин. — Тебе тоже не помешает пообщаться с ученым народом.
Но когда Ерохин удалился в институт ферросплавов раздобывать адреса сотрудников, побывавших на панихиде усопшего сослуживца Бинева, Фризе решил, что майор справится и в одиночку. И отправился в офис Юрия Игнатьевича Грачева, директора малого предприятия «Харон» при мэрии.
РУКОВОДИТЕЛЬ «ХАРОНА»
Руководитель «Харона» был молод, плечист и имел огромный живот. Живот нависал над широким кожаным ремнем, который чудом удерживал на председателе фирменные джинсы. Фризе не переставал удивляться — откуда среди его ровесников взялось столько упитанных сверх всякой меры мужчин. Как правило, это были люди деловые: кооператоры и рэкетиры, шоферы такси и рыночные торговцы. «Резкая смена образа жизни? — думал Фризе. — Вчера стоял у станка, вкалывал на конвейере, а сегодня засел в офисе или за прилавком?» Как-то он поделился своими наблюдениями с Бертой.
— Разъелись! — вынесла она свой безапелляционный приговор. — И не выдумывай никаких других причин. Имеют «бабки» и свободный доступ к приличной жратве.
Владимир хотел возразить, но Берта спросила:
— Ты «Регтайм» Доктороу читал?
Фризе «Регтайм» не читал. Он знал только, что регтайм — стиль в негритянской музыке двадцатых годов и любил этот стиль.
— Так вот, — продолжала Берта, — американцы во времена регтайма обжирались почище наших желудкоголовых. Доктороу писал, что еда была в то время заклятием успеха. Персона, несущая впереди свое пузо, считалась на вершине благополучия. Сечешь?
Спорить с «Большой Бертой» Фризе не стал. Он сложил ладони трубочкой и, прищурившись, посмотрел одним глазом на свою подругу: нет, представить себе Берту с большим животом было просто невозможно.
— Рано или поздно, живот у меня появится, — многозначительно сказала она.
И вот сегодня, глядя на пузатого председателя, вальяжно расхаживающего по своему огромному кабинету, Фризе вспомнил тот разговор. Непохоже было на то, что Юрий Игнатьевич Грачев хоть месяц отработал на заводе или на стройке. Самым трудным испытанием в его трудовой биографии могла быть недолгая работа у чертежного кульмана. Так что теория о резкой смене образа жизни явно не вытанцовывалась. По крайней мере в отношении его.
— За два года работы нашего малого предприятия — не кооператива, уважаемый господин Фризе, а малого предприятия! — ни одной жалобы. — Юрий Игнатьевич посмотрел на Фризе так, словно ожидал, что следователь тут же бросится пожимать ему руку. Владимир молчал. Лицо у председателя сделалось слегка обиженным, но глаза явно трусили. — Ни одной! — повторил он. — Это при том, что на малые предприятия, как и на кооперативы, обыватель смотрит волком. И напрасно. Мы облегчаем ему жизнь…
Фризе едва удержался, чтобы не добавить: «и кошельки».
— А сколько мы жертвуем на культуру? Вы знаете?
Фризе не знал.
— Вот видите? А по телеку об этом не раз вещали. Мы — спонсоры Российского конкурса красоты. Отстегнули миллион…
— Меня интересуют ваши работники. Конкретные люди. Кирпичников, например.
Грачев перестал ходить, сел за стол, переложил с места на место пачку каких-то бумажек, перевернул листки перекидного календаря и только тогда ответил, не глядя на следователя:
— У меня нет никаких претензий к моим работникам. И к Аркаше Кирпичникову тоже. Безотказный парень. Не рвач, не хам. Чего он полез на дачу Маврина? Вы знаете? Спьяну?