Найденыш
Шрифт:
— Превращение должно быть завершено, — сказала она. — Через пять лет, считая с этого дня, ты придешь к нам. Пока ты спал, я дала тебе имя и запечатлела его в тебе. Ты не сможешь его произнести — имя это на нашем языке. Но отныне оно звучит в тебе постоянно и в будущем послужит пропуском в наши земли. Любой из нас сразу услышит его и будет знать, кто перед ним. А теперь ступай и обучайся людской магии, дитя: магия тебе пригодится. Иди.
Еловые ветки, приминаясь, захрустели, Баюница легла и отвернулась от меня. Можно было убираться на все четыре стороны, она меня больше не держала. Но я не торопился уходить: не хотел я становиться
— Погоди, Баюница, не торопи меня, — попросил я, глядя в мохнатый кошачий затылок. — Дозволь сказать.
Она пошевелила треугольными ушами и лениво обернулась.
— Говори.
— А если я не приду? — спросил я. — Что будет?
— Умрешь, — ответила она. — И смерть твоя будет не легкой.
Огромный шар из стекла с оглушительным звоном лопнул у меня в голове, и я услышал свой собственный яростный крик:
— Зачем ты это сделала?
Меховой воротник на горле Баюницы чуть шевельнулся. Мне как будто пудовым кулаком поддых заправили и там этот кулак оставили: я подавился собственным криком и выпучил глаза от удушья.
— Не ори, — сказала Баюница. — Не будешь больше орать?
— Не буду, — просипел я через силу.
Пудовый кулак в тот же миг убрался. Я никак не мог отдышаться.
— Мерзкие у вас, людей, голоса. И нрав мерзкий, — сказала она, и зеленые глаза заполыхали холодным огнем. — Послушай, дитя, что я тебе скажу. Я ничего не делала — ты все сделал сам. С себя и спрашивай.
— Прости, Баюница, — промямлил я приходя в себя.
Что я ей мог еще сказать? Что она мне сулила судьбу, которой я не желал и противился ей, как мог? Баюница — она нелюдь, что ей мое «хочу… не хочу…». И что же она мне пророчит? Тоже нелюдью быть… Хотя я и так почти нелюдь: я — маг…
Глаза Баюницы перестали сверкать.
— Твои жизнь и смерть в твоих руках, — тихо сказала она. — Не хочешь приходить — не приходи.
— Прости меня, — повторил я еле слышно.
Будь я неладен, но мне показалось, что Баюница вздохнула.
— Дитя, твоя смерть очень мало значит во всех мирах, сколько бы их не было, — проговорила она. — Но твоя жизнь может значить для этого мира очень многое. Однажды мы уже воспитали человеческое дитя, и мир людей изменился не в худшую из сторон. Ты станешь вторым, и на тебя тоже будут возложены надежды. Это великий груз, но ты ничего не решаешь. Ступай же сейчас, а придет час — мы с тобой встретимся.
Я понял, что больше она мне ничего не скажет, а еще раз испытывать ее терпение охота у меня пропала. Я поднялся с ковра и напоследок окинул взглядом палатку. Похоже, частенько теперь мне ее видеть во снах придется, если будут у меня сны. Свечи в подсвечниках почти все догорели и чадили помаленьку — на дворе, поди, ночь уже…
Я поклонился Баюнице, не мог не поклониться: пусть и неладно для меня, но сделал она то, что по-своему разумела. А разгибая поясницу, решил попытать счастье напоследок: уж, коли она с Изделием так легко справилась, то может поболее, чем маги. И, хотя Баюница показала, что разговор наш к концу пришел, набрался духу и сказал:
— Дозволь напоследок еще спросить тебя? Один раз…
— Спрашивай. Но этот вопрос будет последним.
— Я найденыш. В море подобран, — сказал я. — Может, тебе ведомо, кто я и откуда?
— Это уже не нужно, — ответила она. — Ступай.
Недолог путь к выходу из палатки, а шел я его вечность. В лагере гусляров ожидал меня Зимородок. Наставничек… Баюница знала, что говорила: кому ж как не ему наставлять-то меня в учении магическом. Ведал ли он, что со мною сотворит она, когда предложил мне отнести Изделие наперекор Светлому Кругу. Если ведал… А-а, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива… Скажи мне тогда, что Баюница с меня хворь снимет, но о трех глазах буду, — я бы все равно пошел. И не пошел бы. Побежал. Это Зимородок для меня старался: дверь магическую творил, а сам бы я — руки в ноги — несся бы галопом, роняя пену. А сейчас…
Я откинул полог и вышел наружу. Перед палаткой толпились гусляры. Я поискал глазами Зимородка, но мага нигде не было. Ко мне подскочил гусляр в синем кафтане, подпоясанном красным кушаком — тот самый, что начал петь, как увидал ларец с Изделием. Он церемонно поклонился мне в пояс, и не только он: вся гуслярская толпа обступила меня, окружила кольцом, кланяясь. Я напрасно пытался выглядеть Зимородка.
— Гость дорогой, — проревел Синий кафтан мне в ухо. — Ныне праздник у нас! А не будь тебя — не было бы и праздника! Окажи честь, гостюшка, будь на пиру. Просим!
Я не хотел пира, мне ничего не было нужно, но гусляры даже ответа моего не ждали, подхватили меня под руки и почти что понесли, завернули за большую палатку, и я уже видел столы накрытые. Но не довели они меня до пиршественных столов.
4
Сильный холод пробил меня, словно порыв морозного ветра ударил по коже, — все исчезло в один миг: толпа Баюновых Внуков, разноцветный палаточный городок и столы, заваленные снедью, которые маячили вереди. Я не удержался на ногах и упал на четвереньки. Под ладонями была трава, а вокруг ночная темень и небо, усыпанное звездами, а за спиной в отдалении вроде бы как кричали. Стоя окарачь, я оглянулся и понял все: удрал я из лагеря гусляров, удрал с нежеланного пира. Лагерь Баюновых Внуков был позади меня. Далеко. С треть версты, наверное. Я опрокинулся на траву, лег на спину, глядя в звездное небо. Вот так… Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел. Теперь можно и во дворец не возвращаться, а идти куда глаза глядят: нож при мне, одежда какая никакая есть. Не пропаду. Наймусь на судно матросом, доберусь до Рапа, а там уж… Только вот напрасно я так размечтался — деваться мне некуда: клейменый я, и ничего с этим не поделать. Пять годков мне отмеряно — и все. Превращусь в чудо-юдо или подохну. Не хочу. Не хочу я превращаться. Мало что ли надо мной судьба изгалялась: кто есть я — не знаю, с кем был — тех потерял… Теперь потеряю все — даже самую свою суть человеческую. Смерть — и то краше. Руки на себя наложить, что ли?
Я рывком сел. Вот оно! Сказала же Баюница, что жизнь и смерть мои в моих же руках… И положу всему конец! Хватит с меня! Я поддернул рукав и вытащил нож из ножен. Лезвие ножа пустило тусклый синеватый блик. Я повернул нож острием к себе. Сердце мое билось гулко и ровно. Острие ножа кольнуло сквозь ткань рубахи кожу напротив сердца. Мне оставалось сделать только одно движение. Я вздохнул и закрыл глаза.
Нож с силой вырвался у меня из руки и, кувыркаясь, полетел в сторону. Он словно сам из ладони выпрыгнул. А в следующий миг меня обхватили сзади, прижимая мои руки к телу. Кто это был, гадать не было нужды. Зимородок.