Найду и удержу
Шрифт:
— О... ком? — спросила Варя, уже точно зная, что о нем. О Ястребове.
Татьяна догадывалась об их симпатии друг к другу — она сама нашла такое странное слово, совершенно неожиданное для нее. Казалось, эта женщина знает много других слов и обычно не прибегает к их тщательному отбору. Симпатия... На Новый год они с Надей подарили Варе теплую пижаму с вышитыми мишками на животе, которая сейчас на ней. Татьяна сказала:
— Спи в ней, пока Ястребов тебя не греет.
Варя покраснела, открыла рот, собираясь что-то произнести, но Татьяна опередила.
— А если он слишком разгорячится, как настоящий гусар, — она многозначительно посмотрела на Варю, — ее легко скинуть. Раз, два — и нету.
— Нахалка, — фыркнула Варя. — А за пижамное тепло — спасибо.
То, что рассказала Татьяна о стрельбе из пушки у Скурихина... невероятно. Как и то, на что намекала газетная статья. Ее тоже принесла Татьяна. Имени Вари названо не было, но все, кому интересно, могли его легко вычислить. Упоминали о даме, голос которой не уступит певчей птице, и что на этот голос повелся Ястребов, благо фамилия говорящая... Он хотел закогтить птичку, плененный голосом... А жена мешала...
Придумать такое — будто Саша хотел смерти своей жены из-за нее, Вари! Господи, но они же на самом деле просто... относятся другу к другу с симпатией.
В маленьком городке любые, даже самые мелкие, интриги становятся значительными. А уж стрельба из пушки, кровь...
Так где он сейчас? Какой он сейчас?
Варя вышла из ванной и принялась одеваться с каким-то странным чувством, она не могла определить точно, что это — тревога или волнение. Разве это не одно и то же? Да нет. Тревога — беспокойство о том, что может случиться. А волнение тоньше, оно близко к предощущению. Она многому научилась после первого опыта с Юрием. Каким образом? Простым, доступным всем, кто хочет. Книги, мысли, наблюдения. Верно говорят, несчастья делают умных еще умнее, а глупых учат. Одинаково хорошо для тех и других.
И потом, разве влюбиться — несчастье? Несчастье — выйти замуж за того, кто не любит тебя. А она не сделала этого в первый раз и не сделает... во второй.
Хорошо, с первым разом все ясно. Кроме чувств, было много привходящего, того, что не зависело от нее, да и от него тоже. Он был сыном своей семьи. Но, думала Варя, если бы Юрий ее любил, он не перевел бы ей то, что говорила по-эстонски его мать.
Варя надела черную куртку, рывком застегнула длинную молнию, надвинула капюшон на голову и уже стояла у двери, когда зазвонил телефон.
Варя вздрогнула. Он? Саша?
— Это я, — сказал он.
— На самом деле? — Ее голос звенел, будто она собиралась заплакать.
— Ты что, Варя? — В низком голосе слышалась усмешка, а в ней — одобрение.
— Я... я тебе очень сочувствую.
— Я тебе тоже, — засмеялся он.
— Ты смеешься? — Варе захотелось сесть от внезапного облегчения. Она поискала глазами стул, но его не было, и Варя шлепнулась на бордовый коврик возле двери. — Ты как, не слишком...
— Нет, — ответил Саша. — Я в порядке. Встретимся?
— Хоть сейчас, — выдохнула она.
— Вечером. Ладно? Есть кое-какие дела.
— Ага.
— Я позвоню.
Варя положила трубку и отбросила капюшон. Ей стало слишком жарко.
Саша вернулся домой поздно, но по свету в окне спальни, которая давно безраздельно принадлежала Наталье, он понял, что жена дома.
Он не навестил ее в больнице, не желая участвовать в спектакле. Саша подошел к двери подъезда, не успел дотянуться до ручки, как зеленая створка распахнулась, и ему под ноги вылетел черный мохнатый комок.
— Ох! — воскликнул он от неожиданности и отступил. — Здравствуйте.
— Привет-привет, расстрельщик, — хохоча, бросила соседка. — Сам-то живой?
— Как будто, — кивнул он, собираясь пройти.
— Послушай, — тихо сказала женщина, загораживая дорогу. — Я все знаю.
— Что вы знаете? — спросил он, пытаясь догадаться, к чему приготовиться.
— Моя племянница работает медсестрой, — торопливо шептала она. — Она сказала, что на твоей Наталье была никакая не кровь, а...
— А что? — Он насторожился. Он и сам знал, что не кровь. Но что именно...
— Клюквенный сок, вот что. Она сделала анализ.
— С-спасибо. — Саша чуть замешкался, вспомнив банку на подоконнике в кухне с давленой клюквой. Глупее не придумать.
— Так что если она станет на тебя...
— Понял, спасибо... А вот как...
— Да просто, — засмеялась она. — Проще простого. — Она покачала головой. — Только сказать тебе... знаешь, неловко...
— Да скажите, какая уж теперь неловкость.
— Ладно, — вздохнула женщина, с трудом удерживая на поводке пса. Он дрыгал ногой, будто пытался сделать ласточку, но на самом деле хотел дотянуться до ближайшего тополя и застолбить его, пометить. — Мы, бабы, ловкие, чего только не придумаем. — Соседка засмеялась. — Ты же знаешь, что такое было при социализме резиновое изделие номер один и номер два? — Саша молчал. — Так вот, клюквенный сок она залила в такое изделие. Они же слабые были, не чета нынешним, ткни ногтем — и потекло...
Сашины брови уехали высоко на лоб. Потом он вернул их на место и натянуто засмеялся.
— Оригинально. — А он-то принял это за напалечник. Саша хмыкнул.
— Еще как. Наталья думала, что дежурить будет другая сестра... Понимаешь? Наверно, сговорилась с той-то. Ладно, я пошла, а то моему принцу невтерпеж.
Наталья ждала мужа, и чем дольше его не было, тем нетерпеливее ходила она по комнате. Что ж, вышло не все так, как задумала, но для того и мозги даны, чтобы из любой ситуации найти выход.