Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°
Шрифт:
Исмаил не знал, что совсем рядом находился пограничный наряд и наблюдал за ним.
13
Когда Андрей Карпович впервые увидел появившегося Меретукова, он поразился его худобе, измученному виду. Исмаил побледнел и постарел за прошедшие месяцы так, как будто прошло не меньше десяти лет. На его осунувшемся, усталом лице настороженно бегали черные глаза, ставшие сосредоточенными и задумчивыми.
— Тебя чем там кормили? — с ходу спросил Крикун.
— Где? — растерялся Меретуков.
— Ну где пропадал так долго. Почти год. Давай рассказывай.
Исмаил упрямо молчал. Потом пытался объяснить, что уезжал к родственникам в Харьков и там работал. Крикун скупо улыбнулся, поинтересовался харьковскими родственниками и фабрикой, которую назвал Меретуков, посоветовав не выдумывать сказки, а говорить все как было.
— Там чем же тебя там кормили? — повторил свой вопрос Крикун.
— Зелеными маслинами, — с видом мученика ответил Исмаил.
— Все ясно. Мой дед говорил, что после слив молотить не будешь.
Исмаил на шутку не отреагировал. Его била мелкая дрожь, но крайнее напряжение все же смягчалось от сознания того, что он наконец вернулся домой после долгих мытарств. Ему трудно было представить, что вот этот рассудительный и потому
Как-то незаметно чекист сумел расположить беглеца так, что у того постепенно пропала робость, рассеялись сомнения, и он стал откровенно рассказывать, что произошло.
Андрей Карпович понимал его состояние и не торопил выложить все сразу.
— Ты отдохни малость, а потом мы засядем с тобой за разговор, — сказал он Исмаилу, видя, что тот еще не совсем пришел в себя, перескакивает с одного события на другое, все у него получается многословно и путано. Но Крикун понял главное из первой беседы — Исмаил прошел по тропе контрабандистов за границу и обратно.
Всем, кто знал об этом, не терпелось побыстрее услышать, как и с чем он вернулся. Ждал доклада и начальник отдела.
— Устал он, Василь Василич, — сказал Крикун по телефону. — Разрешил я ему отдохнуть. Пару дней... Потом доложу все подробно. А сейчас, если в двух словах, то думаю, ему можно верить.
Смиренину не понравилась такая отсрочка, но он знал Крикуна уже не один год и у него не было повода упрекнуть его в неправильном решении.
Встретившись с Меретуковым через два дня, Крикун поинтересовался, как там живется трудовому люду, что видел и слышал на той стороне, бывал ли на восточных базарах, какой курил табак, заходил ли в мечети и правда ли, что турки пять раз на день молятся.
— Каждый день пять намазов предписывает коран правоверным, а перед намазом — омовение, абдест называется. Как только с минаретов раздается призыв муэдзинов, турок ищет укромное местечко, кидает подстилку, становится на колени и творит молитву. Обращается к аллаху с просьбой помочь ему, клянется аллаху, заклинает кого-то аллахом...
— Пять раз на день, — повторил с удивлением Крикун. — А когда же они работают? Оттого так бедно и живут в своих темных закутках. У нас тоже до революции колокольный звон одурманивал православных, зазывал в церковь. Говения и посты были и разное прочее, но — чтобы пять раз на день падать на колени перед иконой, до этого у нас не доходило. Поп, правда, был толстый и поганый. Старухи последние копейки ему отдавали, а он им наказывал поститься... Да, так я отвлекся, перейдем к нашему предмету, — после небольшой паузы сказал Андрей Карпович.
Теперь он видел перед собою немного отдохнувшего, отоспавшегося Исмаила, с которым можно было вести разговор. И Меретуков стал подробно рассказывать о своем пребывании за границей, главным образом о работе с ним немца Функе.
— Пересказывать похождения Исмаила в Турции не буду, лучше почитай его заявление, как он сам описывает свои приключения, — сказал Андрей Карпович. — Ото, читай, а потом, если нужно, я дополню.
«...На той стороне я шел до тех пор, пока меня не увидел местный житель, — писал Исмаил. — Он отвел меня к офицеру турецкой пограничной охраны. Доставили меня в какое-то близлежащее селение, название его не запомнил, спросили — кто я такой, откуда пришел и с какой целью.
После этого первого допроса тут же под охраной доставили в небольшой городок — кажется, Хопа, за правильность названия не ручаюсь, пишу, как слышал от турок. Там меня долго допрашивали. Я рассказывал все как было: грек устроил меня на работу в совхозе, вблизи границы, где я несколько дней проработал, чтобы ознакомиться с местностью. Ждал только удобного случая бежать в Турцию, к своему родственнику Мурату Ду, который служит в турецкой армии в Стамбуле. Показал его адрес и просил сообщить ему, где я нахожусь. Через него, говорю, хотел разыскать в Турции своего отца и братьев, которые еще в 1920 году выехали из России.
Рассказывал к тому же, что отец мой помещик и до революции у нас было много земли, жили богато. Потом нашу землю отобрали, дом конфисковали. Пришлось прозябать с матерью в Анапе, потом работал администратором в гостинице в Новороссийске.
Много раз меня переспрашивали, зачем пришел в Турцию. Я повторял, что меня послала мать, хочу встретиться с Муратом, через него узнать, где мои отец и братья, может, удастся повидаться с ними. Мне ничего не приходилось выдумывать, а потому никакими вопросами запутать меня было невозможно.
Меня спрашивали, как бы я объяснил советским пограничникам, куда я иду, в случае моего задержания на границе. Сначала я пояснил, что было бы очень плохо для меня и для матери, если бы меня задержали, а потом сказал, что свое появление на границе мог объяснить только так — заблудился по дороге в совхоз, расположенный поблизости. Турки спросили название совхоза. Я им назвал. Еще раз сказал, что место для перехода границы мне указал грек из Анапы Георгий, которого они должны знать, так как он бывает в Турции.
Они не верили мне, стращали тюрьмой, если обнаружится, что я перешел границу по заданию НКВД. «А причем здесь НКВД? — возмущался я. — Найдите грека и спросите у него, как он ночью привел меня к границе!»
Несмотря на то, что я все время настаивал разрешить мне связаться с Муратом Ду или же сообщить ему обо мне, турки не торопились. Держали меня в одиночной камере больше двух недель. При мне было письмо от матери к Мурату, которое ей написала Ася. Сначала его отобрали у меня, а потом вернули.
Неожиданно в Хопа меня освободили и передали под расписку одному хозяину гостиницы, у которого я должен был работать. Выезжать из города запретили до рассмотрения моего дела.
Я выпросил у хозяина денег и с его помощью написал телеграмму Мурату, указав, что у меня есть для него письмо. Вскоре получил ответ, и у нас завязалась переписка. Я сообщил, зачем перешел границу, и приложил письмо от матери.
У меня была с собою еще фотокарточка матери. Упомянул о ней в письме Мурату. После этого стал от него чаще получать письма и деньги. Он писал, что принимает меры, чтобы ускорить разрешение на мой выезд в Стамбул. Кроме того, Мурат написал обо мне отцу и братьям, и те стали просить за меня. Они надеялись выхлопотать мне визу в Югославию. Только через два месяца переправили меня в Ризу, а потом в Трапезунд и наконец, под охраной, в Стамбул. На это ушло почти семь месяцев.
В Стамбуле меня снова посадили в камеру при полицейском управлении.
На другой день, когда мы с ним сидели в ресторане и он угощал меня, проголодавшегося и порядочно исхудавшего за время скитания по турецким тюрьмам, я ему сказал, что вообще-то намерен возвратиться домой, к матери.
На это он мне ответил: «Если думаешь вернуться домой, то чем раньше, тем лучше. Намерение твое считаю вполне благоразумным. Что касается материальной помощи от твоих родственников, то об этом не беспокойся. Материальную сторону, а также безопасность твоего отъезда в Россию я беру на себя. А теперь ни о чем не думай, отдыхай, гуляй по Стамбулу. Если встретишься с эмигрантами или с кем бы то ни было, то не говори им о своем намерении возвратиться в Россию. Скажи, что Мурат достанет тебе визу в Югославию». О времени отъезда домой он обещал мне сообщить, когда решится вопрос.
Мурат устроил меня в гостиницу, приходил ко мне, а я иногда навещал его дома. О своей работе он ничего не рассказывал и всегда избегал этого разговора. Подолгу со всеми подробностями расспрашивал меня о матери, ее поездке в Батуми, о Новороссийске, о гостинице, о директоре, моих знакомых, зарплате, о греке и, конечно, о переходе границы. По-моему, он оставался доволен мною. Доставал из бумажника несколько лир и давал мне, как дают детям на мороженое».
— У нас была информация об Исмаиле, — сказал майор. — Она подтверждала, что он связался с Муратом, бывает у него в гостях, но находится под постоянным наблюдением. Для того чтобы привязать Исмаила к одному месту и провести его проверку, дядька устроил его в Стамбуле на работу. Улавливаешь?
— Улавливаю.
— Ото, читай, а что будет непонятно, я дополню.
«Однажды Мурат сказал мне, что ожидает приезда одного эфенди, после чего решится вопрос о моем возвращении в Россию. Вообще, ему нравилась моя забота о скорейшем возвращении домой. Видимо, это совпадало с его планами. В Стамбуле я познакомился с Траховыми Меджидом и Гамидом, сыновьями миллионера Трахова, бежавшего за границу из Екатеринодара в 1920 году. Определенных занятий у них нет, проживают те деньги, которые лежали у них в иностранных банках. Встретился мне как-то бывший офицер Магукаров из аула Ассакалай, владелец мастерской по ремонту кузовов автомобилей. Он познакомил меня с черкесом Гатагогу, приехавшим из Чехословакии, по профессии юристом, якобы членом Кубанской казачьей рады.
Эти люди рассказали мне о внуке Шамиля. Его называют там министром без портфеля и посмеиваются над его потугами организовать движение за независимость горцев Северного Кавказа. Этот Шамиль призывает горцев к восстанию против Советской власти, пытается, как мне говорили, собрать всех выходцев из Северного Кавказа и послать их на помощь восставшим. Меня расспрашивали с серьезным видом, как идет подготовка к восстанию. И крайне удивлялись, что никаких признаков подготовки восстания я не видел и не слышал. После этого мои земляки всякий интерес ко мне потеряли, с Шамилем знакомить не стали, хотя мне и хотелось на него посмотреть. О намерении возвратиться домой я им не говорил и поэтому, наверное, в «Комитет независимости Северного Кавказа» меня не приглашали. О работе этого «Комитета» ничего интересного не слышал, кроме того, что «Комитет» занимается переброской людей на Северный Кавказ опять-де для поднятия восстания в Чечне.
На втором месяце моего пребывания в Стамбуле Мурат вдруг предложил мне устроиться контролером на одном из стамбульских пляжей. Пришлось согласиться.
Некоторое время вместе со мною работал на пляже контролером Гатагогу. В разговорах много раз напоминал, что считает себя социалистом и что ему не нравятся порядки в Турции и поэтому он не раз даже подумывал, не вернуться ли ему на Кубань. Спрашивал совета. Через месяц он куда-то исчез. Больше я его не видел.
Некоторое облегчение я почувствовал после того, как получил письмо от отца из Югославии. Он мне переслал письмо, в котором ему писали из Анапы, что я уехал в Харьков устраиваться на работу. Это письмо я показал Мурату. «Твое отсутствие дома никем не замечено и никто не знает, что ты в Турции, — обрадовался Мурат. — Теперь я спокоен, что о твоем пребывании здесь большевики не знают, и надо поторопиться с твоим возвращением». Я в свою очередь просил Мурата отправить меня к отцу и братьям. За этим я границу перешел, рисковал... Мурат не был заинтересован в моей поездке в Югославию (как просил отец), а насчет материальной поддержки сказал, что он тоже в состоянии оказать помощь. В этом разговоре он впервые сказал, что служит в чине полковника и располагает деньгами. Я заметил, что он ни разу не заводил разговора о переезде матери в Турцию.
Однажды Мурат приехал на пляж, предложил мне рассчитаться и распространить слух о переезде в Чаталджу, что я и сделал. Я все больше догадывался о планах Мурата, но не понимал, почему он тянет. Мне хотелось быстрее вернуться домой».
Заявление Исмаила было бедно подробностями, не касалось «восточной экзотики», но написал его, по-моему, правдиво. У меня появилось много вопросов. Ответы на них я мог получить только в дополнениях майора Крикуна.
14
...Вечером, в назначенный час, за Исмаилом к гостинице подъехал на автомашине полковник Ду. Они долго петляли по узким кривым улицам Стамбула, пока не остановились у невзрачного особняка с темными окнами. Исмаил плохо ориентировался в чужом городе и не знал, куда его привезли. По дороге Мурат сказал ему, что представит господину, о котором он раньше упоминал. Предстоял серьезный разговор, от которого зависело многое — материальная помощь и дальнейшая судьба Исмаила и его матери Гошсох. Так понял Исмаил Мурата.
— Человек этот очень влиятельный и деловой, — предупредил Мурат.
— Он знает меня? — спросил Исмаил.
— Да, я ему кое-что рассказывал.
— Зачем?
— Он раньше меня знал о том, что ты собирался в Турцию, и просил меня познакомить с тобой. Я с ним поддерживаю коммерческие отношения и уверен в расчетах со мною.
— Кто он такой?
— Не советую задавать лишних вопросов. Он этого не любит. У него может сложиться невыгодное для нас мнение.
Мурат многое не договаривал. Все это настораживало Исмаила. Раздражали официальность родственника и его недомолвки, в которые он не посвящал Меретукова. И сейчас, перед тем как зайти в комнату к незнакомцу, он думал о том, что Ду мог бы сказать, о чем пойдет разговор, мог бы по-родственному дать ему совет, как вести себя. Однако этого не случилось, и Меретуков предстал перед высоким стройным блондином средних лет, который с едва заметной улыбкой поздоровался, но не встал и руки не подал, а указал на кресло напротив себя и тем самым определил каждому свое место в предстоящей беседе.