Найти и уничтожить
Шрифт:
Конечно, в подобную картину слабо вписывались расстрелы пленных, чьими силами строится укрепрайон. То есть, логики в их ликвидации как таковой Родимцев не искал – немцы могли казнить захваченных в плен врагов в любой момент, не ища своим действиям дополнительных оправданий. Как, впрочем, могли уничтожить – и уничтожали! – целые села вместе с жителями просто так, для профилактики и запугивания местного населения. Но с формальной точки зрения расстреливать тех пленных, которые трудятся на строительстве, затем заменять их новыми, чтобы тех тоже расстрелять через определенное время, не имело особого смысла. Ведь даже если людей уводить
Сделав поправку на режим особой секретности, Игорь решил для себя – объяснение есть. Пленные для немцев – материал скоропортящийся. Чтобы рабы хорошо трудились, их нужно хорошо кормить. Но есть ли смысл, когда можно за несколько дней выжать из пленных последние соки, после чего добить и заменить их новой партией смертников… К тому же немцы, очевидно, решили не допустить даже минимальной возможности утечки информации: вот почему те, кто увидел строящийся объект, уже ни при каких обстоятельствах не должны были возвращаться в лагерь, где их непременно спросят, чем они занимались в лесу. Не под страхом же смерти велеть пленным держать рты на замке!
На версию работала также информация разведчиков о двух зенитных батареях, не так давно появившихся в районе Охримовки. До этого зенитчиков там не видели. Усиление противовоздушной обороны около места, где строится что-то секретное, говорит само за себя.
Наконец, переброска в Охримовку и окрестности дополнительных сил, состоявших преимущественно из подразделений вспомогательной полиции. Зиминой удалось разузнать некоторые подробности – из них формировали сборные отряды, вооружали и отправляли не только поближе к лагерю, но и в окрестные села. Дубровники входили в их число, это Родимцев уже прикинул по карте. С этим связано усиление мер безопасности, и под эту раздачу, вероятнее всего, и попала давеча группа Ивана Ткаченко. Конечно, немецкие части также подтягивались, однако, по сведениям, полученным не только усилиями Татьяны, но и ранее переданным из Москвы за подписью самого Строкача, сил вермахта и СС не хватало, чтобы закрыть все дыры в тылу. Потрепанная под Сталинградом армия находилась в процессе переформирования. Потому силам вспомогательной полиции сейчас стали поручать намного больше задач, чем это было еще каких-то шесть месяцев назад.
Прокрутив еще раз все соображения в голове, Игорь Родимцев теперь уже уверенно, отбросив последние сомнения, написал химическим карандашом на листе бумаги текст радиограммы. Сеанс через полтора часа, время еще есть, однако радистка Полина еще должна подготовиться.
Родимцев дописывал последнее предложение, когда в дверь блиндажа громко – как-то уж слишком громко – постучали, и, не дождавшись ответа, внутрь вошел, пригнувшись, командир разведчиков.
– Ильич…
– В чем дело? Забыл, как положено обращаться?
– Не до устава сейчас, Ильич.
По тону Шалыгина командир понял: случилось происшествие из разряда чрезвычайных. Рука сама потянулась к лежащему на самодельном столе пистолету. Вторая рука, так же машинально, сложила лист с текстом радиограммы, и он исчез за отворотом куртки, во внутреннем кармане гимнастерки.
– Что?
– Стрельцов… Ну, который… В общем, нехорошее там, командир.
Нельзя сказать, что Дробот уж очень не любил стихов.
Скорее, он искал поэзии практическое применение. В подавляющем большинстве случаев Роман мог ввернуть несколько расхожих рифмованных цитат для красного словца и подтверждения некоей романтичности момента, когда общался с девушками, провожая их вечерами домой через весенние парки и скверы. С сельскими девчатами такие номера почему-то не проходили, они обычно по непонятной причине пугались еще больше, когда парень вдруг ни с того ни с сего вспоминал Пушкина, Есенина, Блока или же лирику кого-то из малоизвестных широкому кругу украинских советских поэтов. Мол, навешает сейчас лапши на уши этот паныч городской – так до беды недалеко, всем им одного нужно, городским-то… А вот киевлянки, наоборот, считали цитирование стихов, особенно – на украинском языке, – неким примером особого шика, интеллигентности и утонченности.
Только вот как читатель Рома Дробот поэзию не слишком воспринимал, ограничившись школьными уроками и периодически выискивая подходящие цитаты в сборниках стихов. Потому особенно раздражали Романа строки, которые он считал совершенно бесполезными как для себя, так и для литературы в целом. Речь о попытках описать в стихах окружающую природу да воспеть погоду, хоть ясную, хоть пасмурную. Особенно же бесили его вирши о лесах и полях. Часто в юности бывая в лесу, он никогда не ощущал ничего из того, о чем пытались писать поэты… либо же считающие себя таковыми.
И лишь сейчас, стоя вместе со своими новыми товарищами по отряду на небольшой полукруглой поляне, бывшей неким центром партизанской базы, Дробот невольно вспомнил об этом и сменил мнение. Оказывается, когда поэт-романтик напишет в стихе фразу вроде «лес молчал» – именно она почему-то всплыла в памяти, – это может означать: автор впрямь знает и чувствует некоторые вещи больше и тоньше, чем остальные. Ведь сейчас лес вокруг именно молчал.
Обычно лесные звуки не всегда понятного и объяснимого происхождения ненавязчиво входили в уши, стоило человеку войти в царство природы. Но теперь лес замер, вместе с людьми на поляне ожидая чего-то страшного. А в том, что капитан Родимцев готов такое действо совершить, никто из присутствующих, похоже, не сомневался. Включая Романа, знавшего командира отряда всего-то несколько дней.
Игорь Ильич стоял чуть впереди на левом краю. Обращаясь к бойцу Стрельцову, сутулому мужчине лет тридцати в трофейной немецкой шинели со срезанными знаками различия и с не прикрытыми пилоткой соломенного цвета волосами, Родимцев говорил нарочито негромко. Однако же в полной тяжелой тишине даже шепот, как показалось Роману, прозвучал бы громом небесным.
– Дальше, – проговорил командир.
– Потом самогонка закончилась. Мы выпили всю. И Ткаченко… товарищ Ткаченко велел хозяину нести еще, – Стрельцов совсем по-детски шмыгнул носом, косясь на старшину Ивана Ткаченко, стоявшего чуть поодаль.
Странно, отметил Роман, догадываясь о сути происходившего: старшину не разоружили, трофейный «шмайсер» свободно болтался на плече бойца, который за то время, что партизаны слушали его товарища, уже превратился в подсудимого.
– Дальше.
– Хозяин хаты отказался. Он сказал, что в той хате, где есть самогонка, могут донести в полицию. Там знают, что у нашего хозяина есть своя самогонка. А раз он пришел и просит, значит, у него партизаны. Или он поддерживает с ними… с нами связь.