Найти и уничтожить
Шрифт:
– Не буду скрывать – расчет имел место.
– На что вы рассчитывали? Что меня убьют?
– И да, и нет, – проговорил Дитрих после короткой паузы. – Видите ли, Николай, я до последнего момента не знал, что мне с вами делать. Именно с вами: вы первый офицер НКВД в моей практике, согласившийся не просто работать на вражескую разведку, но и стать диверсантом. То есть, фактически убивать своих.
– Я объяснил свои мотивы.
– Верно. Только те объяснения меня все равно мало в чем убедили, Дерябин. Вы должны были доказать даже не мне, а в первую очередь самому себе собственную состоятельность как будущего агента-диверсанта. Хотя… почему будущего? Это теперь ваше настоящее, стоило вам переступить порог карантинного блока нашей школы. Мне стало интересно, сможете ли вы за себя постоять.
– Я детдомовский, говорил же.
– Именно потому я решил проверить вас таким вот не слишком приятным для вас методом. Детдом – борьба за выживание, ежедневное доказательство собственной значимости, силы, стойкости, разве нет?
– Скажем, да… И что?
– Раз вы стали старшим инструктором, это значит, вы с честью выдержали испытание.
– Я горжусь собой, господин капитан. Но вот если бы тот… который Мельник… Если бы он покончил со мной раньше, если бы его не остановили тогда, в казарме?
– Как вы, наверное, поняли, этого не должно было случиться.
– Не скажите, господин капитан, ох не скажите! Те, кто вокруг, мои так называемые новые товарищи…
Дитрих прервал Дерябина, щелкнув тонкими пальцами.
– Момент, Дерябин! Один момент! Хочу сразу же настроить вас вот на что. Люди, которые сейчас окружают вас и с которыми вы делите все тяготы здешней службы – не так называемые. Они самые настоящие товарищи, не в большевистском смысле этого слова. Коммунисты вообще испортили много хороших слов, дав им новый, не всегда адекватный смысл. Тот же «товарищ»… Еще вчера так можно было обратиться к любому, кого считаешь своим коллегой, добрым приятелем, единомышленником. Сегодня же мир, с легкой руки коммунистов, поделен на товарищей и господ. И если кто-то считает себя господином, то он непременно классовый враг товарищу. Скажите, я ведь прав? Я прав! – Он перевел дыхание. – Мне кажется, такое положение вещей продлится, к сожалению, еще очень долго. Однако я отвлекся, Николай, – пальцы снова щелкнули. – Курсанты, с которыми вам приходится иметь дело уже как старшему инструктору, именно что ваши товарищи. Которым вы должны либо доверять, либо принять решение добровольно покинуть школу. Последствия вам известны.
– Снова пугаете должностью рядового полицая?
– Почему пугаю? Просто объясняю и предупреждаю: меньше снобизма и высокомерия. У вас, кстати, нет для такого отношения к людям особых оснований, учитывая вашу биографию…
– Вот, теперь вы уже попрекаете голодным детством и детским домом.
– Ничем я вас не попрекаю, Николай. Просто напоминаю: с этими людьми вам очень скоро идти за линию фронта.
– Что, со всеми?
– С некоторыми, – Дитрих сделал вид, что не заметил иронии. – Только с теми, кого вы как старший инструктор сами порекомендуете. И выполнить задание, причем – не одно. Вы доказали, что способны сопротивляться и можете за себя постоять. Не знаю, появилось ли к вам уважение за несколько этих дней. Но вас побаиваются, это заметно.
– Я еще плохо знаю контингент. Недели нет, как я здесь, сразу такой скачок в местной иерархии… Для чего вы мне его обеспечили?
– Я дал возможность, Николай. Должность вы обеспечили себе сами. По моему глубокому убеждению, офицер никогда не должен оставаться бывшим. К тому же воспитанник такой серьезной и влиятельной службы, как, гм, ваша…
– Бывшая, – поспешил уточнить Дерябин.
– Верно, – кивнул Дитрих. – По всем характеристикам вы не годились в простые курсанты. С моей стороны, с точки зрения профессионала, оставить вас на общих правах, да еще заставить подчиняться уголовнику, этому Мельнику… Плохо выглядело бы, Николай, очень плохо. Вы сами не желали проявлять должного рвения, это тоже в некотором роде приговор.
– Получается, господин Дитрих, вы столкнули меня лбом со всей школой. Дали возможность убить человека, пусть даже такого, как Мельник, которого я и при других обстоятельствах не пощадил бы. И все – мне во благо, так?
– Хорошо, что вы поняли мой замысел, Дерябин, – пальцы щелкнули опять. – Вам остается только закрепить свое положение в школе. Мне почему-то кажется, что вы никому не дадите себя уничтожить. Ни тем, кого считали своими, ни тем более – чужим. Значит, вы как никто другой подходите мне для выполнения задания, о котором я уже не раз здесь упоминал. Спросите почему?
– Спрошу.
– Вы, Дерябин, способны уйти и вернуться. Это – качества, которыми обладает не каждый агент-диверсант. Как только вы вернетесь, положение ваше здесь, в школе, упрочится автоматически, без дополнительных усилий не только с вашей, но и с моей стороны. Так что занятия, которые вы сейчас пытаетесь проводить без специальной подготовки, буквально с нуля, после возвращения оттуда, – Дитрих кивнул в сторону окна, – перестанут быть для вас чем-то новым. Вы сделаете открытие, Николай: оказывается, всю свою сознательную жизнь хотели заниматься только вот этим. Поверьте моему опыту, сам прошел через тернии подобных сомнений. Что-то не так?
Дерябин пожал плечами.
– Пока не знаю. Вы уже не первый раз ведете со мной такие вот душещипательные разговоры. Для чего?
– Вот верно вы заметили – я с вами беседую, Николай. Долго и по возможности обстоятельно. Мне кажется, мы с вами близки по духу и давно должны были встретиться, разве нет?
– Пока не знаю.
– Скоро, уже очень скоро мы оба поймем, прав я был, строя на вас расчет, или ошибался.
Отто поднялся, взял со старинной деревянной этажерки два пузатых стеклянных бокала, поставил на стол. Из тумбочки извлек початую бутылку коньяка, плеснул в каждый бокал на два пальца, кивнул Дерябину, приглашая угощаться. Тот ответил благодарственным кивком, взял бокал, и тут уже что-то изнутри подтолкнуло не дожидаться дополнительного приглашения от капитана: одним резким движением опрокинул содержимое, прищурил глаза на миг, когда крепкая терпкая жидкость прошла по пищеводу. Дитрих не спешил, сделав маленький глоток, поставил бокал на стол, и Николай, чуть устыдившись своей поспешности, пристроил свой на правом колене, придерживая рукой за короткую ножку.
– Итак, Дерябин, – заговорил капитан, – вы прошли простую, но довольно эффективную индивидуальную проверку, этапы которой я разработал специально для вас. Результатом я пока доволен. Вы находитесь, извините за красивые слова и возможный пафос, на старте новой для вас жизни. Ваш предстоящий выход за линию фронта – это и есть тот старт, который я вам предлагаю и от успеха которого зависит ваше ближайшее будущее. Теперь подробнее. Хотя, конечно же, к подробностям мы вернемся еще не один раз.
Дерябин невольно выпрямил спину, сдвинул колени, положил левую ладонь на левое колено и теперь напоминал со стороны прилежного ученика, слушающего урок. Даже пустой коньячный бокал удивительным образом вписывался в такую школьную картину. Тем временем Дитрих, словно самый настоящий школьный учитель, взял длинную деревянную указку и расположился возле карты, вывешенной на стене его кабинета.
– Обстановка на фронте выглядит сегодня следующим образом. Вот здесь, на этом участке, – острый конец указки очертил на карте полукруг, – войска противника, – тут повисла короткая пауза, Отто проверял реакцию Дерябина, но ее не было совсем, и он продолжил: – …войска противника заняли крепкую оборонительную позицию. Белгородско-харьковская группировка армии вермахта готовит массированный удар вот здесь, в обход Курска с юго-востока. Операция займет несколько этапов, и конечная цель – ударить в обход Москвы, вот здесь, в направлении Рязани. Первый удар будет нанесен силами имеющихся танковых дивизий. Танки поддержит авиация, в процессе подтянутся дивизии, которые сейчас формируются в резерве. Вынужден предупредить: если вы, Дерябин, вдруг решите дать деру и сдаться, свою жизнь на эту информацию вы не обменяете. А за жизнь вы цепляетесь до последнего, как я успел убедиться.