Назад дороги нет

Манило Лина

— Мы так и не поговорили о записке… — переводит разговор и вмиг становится серьёзной. — Это правда? То, что там было написано…

Обхватываю её лицо ладонями и целую в губы. На этот раз медленно, никуда не торопясь, чтобы почувствовала, что каждая буква в той чёртовой записке, каждое моё слово — всё правда. Она обнимает за шею, тянется ко мне не только телом — всей душой.

— Знаешь, я никогда ничего подобного не испытывала… — говорит, разрывая поцелуй, и гладит меня по небритым щекам.

— Даже с мужем? В самом начале?

Хоть

и не должен спрашивать об этом ушлёпке, всё-таки интересно. Я, оказывается, чертовски любопытный.

— Мне было пятнадцать лет, — невесело усмехается и продолжает: — но даже тогда не испытывала ничего близко похожего на то, что чувствую к тебе.

Прижимается ко мне так крепко, что был бы слабее — задохнулся бы под её напором. Да я, мать их, уже задохнулся. В тот самый момент, когда впервые её поцеловал.

Но, конечно же, кому-то обязательно нужно испортить момент: телефон, оставленный на столике, орёт дурниной.

— Чтоб вам всем провалиться, — шиплю и чуть отодвигаю Асю в сторону, чтобы дотянуться до мерзкого аппарата.

— Виктор Андреевич, — произносит приятный женский голос, — Волкова Ивана перевели в общую палату. Посещения разрешены.

Господи, как в тюрьме.

— Сегодня можно?

— Да, как раз через час можете подъехать.

Прощаюсь с любезной девушкой и сбрасываю вызов, а Ася слезает с моих колен и становится рядом.

— Так, мне надо отлучиться, едешь со мной, — заявляю, поднимаясь на ноги, а Ася отрицательно машет головой. — Что это за бунт в рядах валькирий?

— Витя, я буду мешать, наверное.

В голосе — робость, так ей не свойственная. В голове мельтешит мысль, что, возможно, излишне напорист, но по-другому не получается.

— Ася, послушай, — начинаю мягко, чтобы она каждое слово моё прочувствовала, — в моей жизни всё непросто, но я не хочу волноваться о тебе. После того, что твой муженёк голозадый тут устроил, тем более. Я и так извёлся весь, пока обратно ехал. Потому не трепи мои бедные нервы, собирайся живее.

Ася мрачнеет от одного упоминания о недавнем инциденте, а я беру её за руку, целую ладонь и веду к домику. Собираться.

***

— Красавец, да? — спрашивает Волк, когда приземляю задницу на соседнюю пустую койку.

— Рожа как рожа, только расписная.

Он сипло смеётся, морщась от боли в сломанных рёбрах. Голова обмотана бинтами, на лице расцвели багрянцем гематомы, а вместо глаз — узкие щёлочки.

— Только недолго, — говорит симпатичная медсестра и поправляет белоснежную шапочку.

Смотрю, после того, как перевёл им деньги, я стал чуть ли не местным божеством. Меценат и благодетель, мать их за ногу. Не удивлюсь, если скоро меня на входе будет встречать цыганский хор с парочкой медведей на поводках и с бусами на шее. Комедия.

Медсестра выходит, и мы остаёмся вдвоём с Волком в пустой палате. Скоро, знаю точно, сюда придут менты, чтобы допросить пострадавшего с пристрастием,

а мне важно успеть до их посещения, потому что всё это не даёт покоя, да и возвращаться в город нужно — и так засиделся в этой глуши. Не могу без работы, совсем не умею отдыхать, и всё, что произошло в последние несколько дней кажется чуть ли не сном — словно всё это произошло не со мной, и даже Ася только лишь приснилась. Как будто, если мы пересечём призрачную границу соснового бора, всё растает, и я снова останусь один на один со своей пустотой и одиночеством. Но я никогда не умел прятать задницу в песок в глупой надежде спастись от неприятностей, всегда лез напролом, с открытым забралом, потому, если всё это сон, пора просыпаться.

Но, чёрт его дери, как же не хочется.

— Почему-то я не сомневался, что первым увижу тебя, — говорит Волк, и я почти не узнаю его голоса, до того охрипший и почти чужой.

— Ну, чертяка, я же всегда рядом.

— Карл тоже где-то около вьётся?

— И Роджер, — киваю, а Волк растягивает опухшие губы в подобии улыбки. — Только ты тему не переводи. У нас мало времени, потому скажи, какую холеру нашёл на свой организм?

Волк знает, что я не шучу, и не буду долго рассусоливать, потому весь напрягается, а потом шумно выдыхает, словно всё это время задерживал в лёгких воздух и наконец, не выдержал.

— В клубе завелась крыса, — говорит Волк, откинув в сторону всё, что не имеет отношения к случившемуся, и хоть говорить ему однозначно больно, продолжает: — я в последнее время начал замечать какую-то херню. В баре стали появляться странные личности, мне это не понравилось.

— Какого рода крыса? Доки сливали, наркотрафик проложили через “Бразерс”... что?

— “Склерозник” в бухло симпатичным барышням подмешивали. — Мать его! — Они не очень долго промышляли… прости, я плохо соображаю сейчас, но общую канву ты уловил.

— Ещё, блядь, как уловил.

Волк прикладывает руку к разбитым губам, что-то шепчет себе под нос, но не расслышать.

— Дело пока не на потоке, эпизоды лишь, но планы у них грандиозные. Это же такая хрень прибыльная.

— И ты решил сам во всём разобраться, правильно я понимаю?

Волк лишь кивает.

— Делать тебе нечего, вояка. Какого хрена, а? Ладно, что дальше?

— Генка Борисов подошёл ко мне пару недель назад, сказал, что кое-что знает, но боится лишних ушей.

— И ты повёлся, да?

— У меня не было причин в нём сомневаться, парень исполнительный, надёжный, я сам его проверял, когда на работу брал.

Тогда он, может быть, и был нормальным, но потом что-то себе напридумывал и стал почти неуправляем. Не удивлюсь, если из этой истории с Волком торчат уши Борисова.

— В общем, я приехал в какой-то занюханный бар после смены, там меня уже ждал Гена. Выпили, поговорили о всякой ерунде, пошли покурить на улицу и… нихера я больше не помню.