Не ангел
Шрифт:
— Понятно. Меня научил Уол. Он играет блестяще. Как в школе? — спросила она, складывая фигурки обратно в коробку.
— Очень хорошо, спасибо. Мне там нравится.
— Больше не обижают?
— Слава богу, нет. Со следующего года я уже стану старшеклассником, смогу ходить в «Тэп» и прочее.
— Что такое «Тэп»?
— А, это бар в городе. Там пьют пиво и сидр.
— Понятно. Тетя Селия говорила, что ты, наверное, станешь членом «Попа». Скажи, пожалуйста, что это такое и собираешься ли ты туда.
— Господи, вот уж не думаю. Это вроде… В общем, это официальное название Итонского общества. Туда входят только
— Почему?
— Ну… — Вид у Джайлза вдруг стал менее напыщенным, и он неловко улыбнулся. — Для начала нужно завоевать огромную популярность. А я не такой.
— Понятно, — улыбнулась ему в ответ Барти, — я тоже.
— По-прежнему?
— Да. Но теперь, когда я поступила в Сент-Полз, может быть, станет лучше.
— Я об этом не знал, Барти.
— Разве тетя Селия не сообщала тебе? — с обидой спросила Барти.
— Нет. Она мне не пишет… Ну, в общем, мало.
— А, ну ладно. Дело в том, что я получила стипендию.
— Барти, это же потрясающе! Поздравляю.
— Спасибо. А скажи, у членов этого «Попа» есть какие-то преимущества?
— Состоять в этом обществе считается за честь. Еще можно носить галстук бантом и цветные пиджаки, иметь особый знак на цилиндре. Вот фактически и все.
Барти очень торжественно посмотрела на него.
— Не знаю, как ты вообще можешь помышлять о принадлежности к такому обществу, — сказала она.
Он взглянул на нее, и оба расхохотались и смеялись до тех пор, пока не пришла няня и не сказала им, что они разбудят девочек. Потом Барти попросила Джайлза поучить ее играть в «Джин Рамми», тут же ухватила суть и, проиграв первую игру, выиграла две следующие, но затем заботливо и тактично снова позволила Джайлзу обыграть себя.
Потом, уже лежа в постели, Джайлз подумал, что Барти — самая красивая и самая веселая, не говоря уже о том, что она самая интересная девочка из всех, кого он знал. Он надеялся, что в Сент-Полз ей будет хорошо. Она по-настоящему этого заслуживала.
Себастьян Брук надеялся, что хоть эти выходные проведет спокойно. Он собирался заняться делами, кроме того, ему просто хотелось побыть одному. Но уже в субботу вечером он почувствовал себя одиноким и обиженным. Конечно, Селия оставалась женой Оливера, и глупо было предъявлять здесь какие-то претензии, но, как и все любовники, Себастьян начинал желать большего, нежели то, что поначалу казалось подарком судьбы. Почему-то в эти вы ходные ему стало особенно тоскливо. Себастьян считал себя человеком публичным, более того, не лишенным снобизма. С каким бы удовольствием он провел эти выходные в хорошем обществе в великолепном загородном доме, поиграл бы в теннис и в шарады, прошелся по окрестностям и со вкусом поужинал. Перспектива ужинать в одиночестве вареной лососиной, приготовленной миссис Конли, пусть и очень вкусно, повергала его в уныние. Он долго сидел у себя в столовой, размышляя о предстоящем вечере и попивая из бокала довольно приличное сансерское вино, — сегодня он намеревался выпить много, чтобы не чувствовать себя совсем тоскливо. Поэтому не удивительно, что, когда Элспет Гранчестер позвонила ему с предложением проветриться, присоединившись к их компании в «Савое», чтобы поужинать и потанцевать, а потом перебраться в «Клуб-43», Себастьян охотно согласился.
— Отлично,
К ужину в Эшингеме по-прежнему было принято переодеваться: гости мужского пола были при белых бабочках. Роберт пробежал глазами по собранию за столом и решил, что при всей неизбежности гибели традиционного уклада очень приятно сознавать, что прежние обычаи все еще живы. Они придавали жизни упорядоченность, и его поколение являлось, пожалуй, последним, кому довелось наслаждаться такой изысканной роскошью за ужином в частном аристократическом доме. А каков интерьер! Огромное помещение, роскошная отделка деревом, прекрасный камин, длинный-предлинный стол, обилие цветов, сверкающее серебро, слуги в ливреях, ожидающие приказаний со всей сдержанностью и выучкой: поставить и заменить тарелки, подать блюда, снова и снова наполнять бокалы.
В сиянии свечей и сверкании драгоценностей женщины казались еще более блистательными. Особенно удивило Роберта превращение леди Бекенхем. В повседневном костюме из поношенного твида она мало отличалась от собственного егеря. Но за ужином она предстала по-прежнему прекрасной женщиной: густые черные волосы, подернутые серебром, были изящно и с невероятной скоростью уложены многострадальной горничной, а красивое декольте и удивительно тонкая талия выгодно подчеркивались излюбленным ею типом платьев — довольно строгих, с вышивкой и отделкой драгоценными камнями по атласу.
Селия в шелке кремового цвета, конечно, тоже была прелестна, но вид у нее был усталый, как всегда в последнее время. Фелисити в изысканном ожерелье и с каплями жемчуга в волосах нисколько не уступала Селии в красоте. Ее усадили рядом с Оливером, и ей дважды удалось так рассмешить его, что он расхохотался в голос — невероятный подвиг даже в лучшие времена. А теперь Фелисити самым вежливым образом выслушивала лорда Бекенхема: тот пустился в воспоминания о боевых кампаниях, в которых ему доводилось участвовать, упоминая все кровавые подробности, и каждую историю завершал словами: «Дед и прадед были бы мной довольны».
В целом беседа была лишена светского лоска, к которому Роберт привык в Нью-Йорке: разговор вертелся вокруг узких проблем, по большей части связанных с сельской жизнью, и Роберт немного скучал. А когда он рассказал, как однажды в Нью-Йорке явился на заявленный в белых галстуках обед в черном смокинге, лорд Бекенхем воззрился на него с недоверием.
— Надеюсь, вы немедленно уволили слугу, — сказал он, — чрезвычайное невежество. Непростительное.
Лорду Бекенхему явно не приходило в голову, что можно обходиться без слуги, и Роберта это позабавило. На другом конце стола леди Бекенхем сетовала на постыдное состояние современного английского общества.
— Они принижают достоинства пэрства. Какой кошмар, за последние три года появилось восемь новых графств и шестьдесят четыре титула баронов. Их просто продают, вы представляете, этим жутким нуворишам. Рыцарство стоит десять тысяч, баронский титул — сорок. И в Лондон понаехали женщины самого опас ного толка, притом ведут себя по-хозяйски, чего стоит эта леди Кьюнард, американка, а леди Коулфэкс, а Лора Корриган — чудовищно вульгарная бывшая телефонистка и тоже, кстати, американка.
— Мама, Фелисити ведь американка, нельзя говорить так грубо, — сказала Селия.