Не ангел
Шрифт:
Но за ту секунду, пока он медлил, грохнул снаряд, оторвал Бартону руку, ногу и снес полголовы, а Оливер стоял, не в силах отвести взгляда от неба и понимая, что, если бы храбрость в тот миг не покинула его, этот снаряд попал бы в него, и сейчас он лежал бы и корчился в смертельной агонии. И Оливер сделал единственно возможное при данных обстоятельствах — пошел вперед, в серый ад, и храбро дрался, и видел, как другой его солдат остановился и, поравнявшись с ним, побежал рядом, словно подгоняя его в бой.
— Но, пока я жив, я буду помнить Бартона, буду помнить, что его убил мой страх. А должен был убить меня. И… — голос
— Нет! — воскликнула Селия, протягивая руку, чтобы обнять мужа, но снова отдернув ее, боясь коснуться такого страдания. — Нет, ты не должен был говорить правду. Что хорошего бы это принесло? Только усилило бы горе миссис Бартон, но мужа ей не вернуло. Господи, Оливер, ты так долго был храбрым, водил в бой солдат, что не должен корить себя за минуту слабости.
Но Оливер продолжал себя бичевать. Большую часть отпуска он провел один, в долгих прогулках вдоль берега или читая у себя в комнате, и даже отказался съездить в Эшингем повидать детей.
— Не заставляй меня, Селия. Я не в силах предстать перед ними, и бодриться, и рассказывать чудесные истории о доблести и славе на поле боя.
Дома он пробыл десять дней и только однажды спросил Селию о «Литтонс» и о том, как она со всем справляется. Они ни разу не были близки, и он ни разу не выразил никакого желания. Селия изо всех сил старалась быть терпеливой, не беспокоить мужа. Но когда серым февральским днем он уехал, села, глядя на реку, и долго размышляла о том, сможет ли их с Оливером брак выдержать такие страшные испытания.
Когда Оливер отправился во Францию, домой привезли Билли Миллера. Его, слава богу, не убили, хотя он часто того желал, особенно в первые страшные месяцы ранения. Вражеская пуля настигла его, когда он, вернувшись из ночного рейда, находился всего в нескольких ярдах от окопа, и сильно ранила в правую ногу. Несколько недель Билли провел в полевом госпитале, у него началась гангрена, и ногу ампутировали до колена.
Глава 13
— Ты ведь не пойдешь в армию? — На лице Джейми отразилось волнение, почти испуг.
— Нужно подумать, — ответил Лоренс. — Конечно, мне хотелось бы, как каждому мужчине. Кроме, разумеется, трусов. Но в данный момент об этом нет речи, учащихся колледжей не берут. Я могу попытаться осенью, но в любом случае зачислять будут людей опытных. Не думаю, что мне повезет.
То, что говорил Лоренс, было не совсем правдой, но Джейми не мог знать об этом.
— Слава богу, — сказал он и неловко улыбнулся брату. — Кажется, что война уже совсем близко. Знаешь, сегодня я видел толпу женщин в хаки, выходивших из дома на Мэдисон-авеню. Неужели они вступили в армию?
— Да нет. Но я слышал про них, это что-то вроде женского общества помощи военным. Они добровольно готовы выполнять определенную работу, здесь или там: водить машину «скорой помощи» или ухаживать
— Роберт? Не смеши меня, Лоренс. Ну как бы он пошел? Он же немолодой.
— Наивный ты все-таки, Джейми. Я совершенно уверен, что, если бы он вызвался добровольцем, работа нашлась бы и для него. Но он предпочитает отсиживаться дома. Впрочем, нельзя его в этом винить. Здесь, в конце концов, он в безопасности. Нужно влезть в его шкуру, хотя это и трудно. Убежден, трусость — свойство весьма непривлекательное.
Джейми с сомнением посмотрел на брата и занялся своими уроками. Но он никак не мог сосредоточиться. Этот разговор здорово взбудоражил его. Он стал думать о желании Лоренса добровольцем пойти воевать в Европу. Джейми боялся за Лоренса, которого, несмотря ни на что, очень любил. Потом опять эти нападки брата на Роберта, обвинения в трусости. Джейми хотел уважать Роберта — испытывал в этом потребность, — а не презирать его. И был совершенно уверен, что тот не трус. Но Лоренс тоже казался Джейми по-своему убедительным. Иногда Джейми словно блуждал по лабиринту чужих мнений, и каждый раз, когда находил выход, там оказывался Лоренс и разворачивал его в обратном направлении, так что тот снова терялся. Если бы, ах, если бы только была жива мама! Жизнь стала бы вновь так прекрасно проста.
— Можно его отвезти туда? — спросила Барти. — Пожалуйста, ну пожалуйста! Мама не может ухаживать за ним, а там полно людей без ног, ему, может быть, стало бы легче. И я помогала бы, я же помогаю. — У нее сильно задрожали губы.
— Барти, — сказала Селия. Она обняла ее, тесно прижала к себе. Удивительно, но Барти откликнулась на ласку, приникла к Селии. Она никогда физически не проявляла к ней привязанности, напротив, словно давала понять, что она не ее ребенок. А между тем ей нравилось сидеть на коленях у Уола, целовать его, желая спокойной ночи, и не из послушания, а из любви. Когда-то это раздражало Селию, теперь же, как и многое другое, было далеким воспоминанием. — Я понимаю, милая, посмотрю, что можно сделать. Спрошу смотрительницу. Но я совершенно согласна: было бы замечательно, если бы Билли попал туда.
— Селия, это госпиталь для офицеров, — заявила леди Бекенхем. — О том, чтобы здесь оказался капрал, и речи быть не может.
— Но, мама, Билли — часть нашей семьи. Конечно…
— Селия, — повторила мать с неожиданно жестким выражением лица. — Билли Миллер не часть нашей семьи. И никогда ею не был. Мы не можем делать исключений. А теперь извини. Я иду к лошадям.
Барти не поверила, что для Билли в Эшингеме не нашлось места. Ей казалось, что там полно места. Никто здесь и понятия не имел о том, что такое «нет места». Им бы побывать на Лайн-стрит. Барти было абсолютно ясно, почему Билли нельзя приехать. Потому что он не офицер. Но это же так ужасно, так неправильно, нечестно, ведь он ее брат и он воевал — даже страшно подумать. И страшно было обсуждать это с тетей Селией, просто потому, что это несправедливо, и как же ей тогда быть? Может, убежать? Бросить Эшингем. Идти домой. Домой в Лондон, и, как все остальные, находиться под угрозой бомбежек и стоять в очередях за продуктами.