Не беси меня!
Шрифт:
– А все-таки? Мне любопытно, насколько же дурой ты меня считаешь? Думал, что унизишь принародно, сделаешь посмешищем, а я, на радостях, тут же начну бегать за тобой, как Малинина за Вовкой?
– Кто же знал, что эти двое решат потрахаться прямо перед всем честным народом…
– А ты не мог вмешаться раньше-то?
– Тебя встречал. Отвлекся.
– Отчего-то, я тебе не верю, Влад. Ни единому слову.
– Твое право, Игнатьева. Умолять не буду.
Больше в тот день мы ни слова не проронили. Кроме каких-то мелочей, касающихся проезда к общаге и моего «спасибо» на прощание.
– Счастливо, Игнатьева. Следи, чтобы телефон был включенным.
Ага. Как же. Первое, что сделала после того, как зашла в свою комнату, - вырубила трубку, к чертовой матери.
Глава 43
Всю дорогу я мечтала о том, чтобы одной остаться и поплакать вдоволь, пожалеть себя… Но, отчего-то, плакать никак не получалось. Мысли, гадкие, обидные, злили и жалили. Меня трясло и распирало от желания сделать что-нибудь этакое… такое, чтобы хоть немного полегчало. Но ничего толкового не приходило в голову. Только прокручивала без конца варианты, что бы я хотела сказать Вовке, а потом - Малининой. Если бы осталась, а не ушла. Какой бы холодной, насмешливой и неприступной была, и как бы Зацепин умолял меня о прощении, а я - не прощала бы. Ни за что и никогда. Вот только, каждый раз вспоминала, как Зацепин развернулся на полдороги и свалил в туман. Обратно, к своей горячей пассии. Наверняка, и при любом другом повороте разговора, все закончилось бы тем же самым.
Не давало покоя одно, самое важное: почему? Почему он так легко и быстро переключился на Аньку? Говорил о доверии, о том, как оно важно, а сам… Не стесняясь толпы народа, занимался таким откровенным развратом… Или, может быть, на этих вечеринках у Хмеля так принято, и он просто решил не отступать от правил? Ну, и раз под рукой не оказалось меня, а Малинина была совсем не прочь, он просто взял то, что предлагали? Эта идея могла бы объяснить многое. Кроме одного: почему он так со мной, и за что? Ведь я бы, наверняка, обо всем обязательно узнала…
Мешанина из мыслей, предположений и обид так и не дала мне заснуть до самого утра. Уже новая заря занялась, и солнце высоко над горизонтом стояло, а я так и не сомкнула глаз. Только бедную подушку измучила, пытаясь устроиться поудобнее. В конце концов, не выдержала: встала, сделала себе кофе покрепче и уселась за конспекты. Если голова никак не хочет отвлекаться, то лучше занять ее чем-то полезным. Волшебная сила статистики быстро сделала свое дело: не успела я прочитать и пару вопросов, как прямо над тетрадью и задремала.
Очнулась от того, что под дверью раздавалось какое-то шуршание, возня и голоса. Я встрепенулась, но открывать не спешила. Если кому-то очень нужно сюда попасть, то сообразят, что нужно постучаться.
Дверь открылась достаточно быстро. И вся дрема с меня слетела, будто и не бывало ее никогда. В комнату зашла Анька. А следом за нею - Хмель. Собственной персоной. Ни больше, ни меньше.
– Вы сюда и Зацепина притащили, что ли? Мало вчера наговорились? Надо и здесь меня достать?
– Игнатьева, я же попросил тебя держать телефон включенным. Какого хрена ты его вырубила?
– Хмель.
– Желания скандалить у меня не было. Наверное, бессонная ночь сказалась. Сил не хватало.
– Я жива. Ничего с собой не планирую делать. Сижу, готовлюсь к экзаменам. Все. Вали отсюда.
– Ясно. Благодарности за беспокойство от тебя не дождешься. Спасибо, Игнатьева. Я в тебя верил.
– Вали отсюда, Хмелевский. Мне до задницы твое беспокойство. Если бы не твои старания, то и беспокоиться было не о чем.
– Могла бы и поздравить меня, хоть с опозданием… - Похоже, он начинал издеваться. Вместо тревожно-злых интонаций, в голосе Хмеля опять появились фирменные насмешливые нотки.
– Счастья тебе и здоровья, и всех благ, именинник! Век бы тебя не видеть!
– Ладно, все понятно с тобой. Отдыхайте.
– И он ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Что это было за явление, и с какой целью, мне так и осталось непонятным. Неужели, совесть взыграла, и он решил проверить, не наложу ли руки на себя от горя? Идея, слишком далекая от того, что я знала о Владе Хмелевском. Потому и откинула ее без сожалений.
Мне еще предстояло как-то общаться с Анькой. У той на лице было написано, что явилась она в такую рань исключительно ради разборок. Но милостиво молчала, дав нам разобраться с Хмелевским.
– Ну, и че ты, дура такая, человеку грубишь?! Он меня поднял ни свет ни заря, чтобы к тебе приехать! Переживал, что там с тобой, да как!
– Малинина подбоченилась, явно готовилась к долгим и решительным наездам.
– А ты не переживала, получается?
– в общем-то, ничего подобного я от нее не ждала. Но как-то обидно, вдруг, стало. Хмель, который никем не приходится мне, оказался более человечным, чем Анька, с которой столько лет я делила все радости и беды.
– Я слишком хорошо тебя знаю, Надя, чтобы беспокоиться, что ты с собой что-нибудь сотворишь…
– Отлично. Так бы ему и сказала.
– Я решила, что гораздо полезнее будет снова вернуться к конспектам. О чем-то разговаривать с Анькой мне вовсе не хотелось.
– Так и сказала. Но он не поверил.
– Малинина устала, похоже, стоять в позе разъяренной воительницы, которая никого не испугала.
– Между прочим, ты мне спасибо должна сказать!
– Ну, спасибо, раз должна.
– Ответила, не глядя в ее сторону.
– Надя, ну, ты же не любишь его! И не любила никогда, и не полюбишь! Так что, не надо строить из себя униженную и обманутую!
– Краем глаза заметила, как Анька сердито всплеснула руками.
На этом момент у меня дернулся глаз.
– А кто говорил тебе, что я люблю Хмеля? Ты вчера что-то психотропное принимала, что ли?
– Да причем тут Хмель-то уже? Я сейчас про Зацепина говорю! Ты же не любишь Вовку! Так что нечего делать вид, как тебе обидно и больно!
– У тебя есть специальный детектор, чтобы любовь определять?
– Не выдержала, повернулась к ней, уставилась прямо в глаза. В бессовестные лживые глаза девушки, которая хотела меня убедить, что имела полное право полуголой сидеть верхом на моем почти раздетом парне. Среди толпы людей. При еще не зашедшем солнце. И только потому, что она точно знала, что я Вовку не люблю… Мой мир ломался с каким-то жутким скрежетом.